— Не городи ерунды! И не изображай себя святым. Передо мной. Рассказывай, что произошло.— Думаешь, я много знаю. Меня подняла дневальная Роза Бейлина. Я спал. Бабы — как шпионки, их хлебом не корми, а дай послушать, о чем говорят командиры. Твоя любимица Балашова все секреты выведывает. Когда в бараках жили, она буквально мучилась — там под дверью не станешь. А в землянке — стань у трубы, с искрами слова летят...— Слушай! Ты сам похож на бабу. Что ты начинаешь с горшков? Что услышала твоя Роза?— Думаешь, можно было понять, что она услышала? Она вытянула меня сонного из землянки на дождь. За шиворот тащила. Хорошо, я спал в штанах...— Ты что, издеваешься надо мной?— Какое, к черту, издевательство! Девчонку трясло. «Ой-ой, командира спасайте! Они стреляются!» Я сразу догадался, кто это они. Натянул сапоги и в нижней рубашке — в комбатову землянку. Они стояли друг перед другом, держась за кобуры. Петухи, да и только. Но не красные, а белые... побледневшие. Ты же знаешь, Данилов в гневе всегда белеет, меня его бледность не однажды пугала. Смуглое лицо делается пепельным. Я потребовал у них пистолеты. Ох, такого его бешенства никто еще не видел! Он не закричал — прошептал, но как прошептал! Ты услышал бы! Закомандовал мне: «Кру-гом!» Да меня не испугаешь. Я пригрозил, что подниму батарею по тревоге и вызову командира дивизиона. Стал между ними. И Шаховский молча покинул землянку. А цыган выхватил пистолет и хотел броситься за ним. Но я заслонил двери. Он тыкал мне дулом в зубы. Губу рассек, идиот... Мог застрелить, как думаешь?Виктор злился. Но в рассказе его пробивался смешок. Мне же было не до смеха. Я очень встревожился. Были за годы войны, особенно после появления девушек, самые невероятные истории. Иногда и трагические. Но не на таком уровне. Два офицера, капитан и старший лейтенант, командиры немалых рангов по масштабам дивизиона... Ситуация для трибунала. Узнает Зубров...Я прикидывал про себя, как скрыть эту пусть себе и романтическую, но дикую историю. Такие умные люди — и такие дураки! А если не удастся утаить, если выплывет, то как превратить в невинную шутку, над которой можно было бы посмеяться? Тревожила меня и судьба третьего человека — Лики. Не стала бы она без вины виноватой. Кузаев, если дойдет до него история в натуральном виде, наверняка в первую очередь избавится от нее. А это мне показалось несправедливым. Наказать нужно виноватых! Кто виноват, если двое полюбили одну? История стара как мир. И всегда новая, всегда необычная.— Роза не сменилась с поста? — Нет.— Предупреди, чтобы никому ни слова. Кто дежурный офицер?— Унярха. Спит как хорь.— Пошли к цыгану.— Не пойду. Пошел он к черту! Хватит с меня его пистолета. Губа болит. Вот отцовский сынок, зараза! В трибунал захотел.— Не каркай. Думай, парторг, о чести батареи.Когда я тихонько вошел в землянку, Данилов сидел за столиком спиной к двери, держа в ладонях свою красивую кудрявую голову — точно боялся, что ее вот-вот снесут. Услышал. Подхватился. Очень удивился, увидев меня. Но тут же глаза его вспыхнули бешенством.— Ты? Это он, парторг?! Завтра же духу его не будет на батарее!— Не кричи, — прикрыл я дверь плотнее. Неизвестно, кого из вас не будет! Его или тебя.— Сукин сын! — Он метался по тесному блиндажу от стены к стене, готовый, кажется, разбить голову. — Я скрывал его связь с Василенковой, а он поднял дивизион... — И длинное ругательство на цыганском языке.