— А то некоторых на экскурсии потянуло.Над его колкостью засмеялись. Мне стало неприятно. А майор разошелся — настроился на ироничное остроумие:— Только я никак им экскурсовода не найду. Никто в музее не работал?Хохотнули. Кумков, лежавший в купе на верхней полке — не хватило места в проходе, даже ногами, подлец, задрыгал, довольный, что замполит поддел меня. А казалось, подружились.— Задача ясная?— Ясная, товарищ майор.— По вагонам!Вышли вместе с Вандой. Остановились у ее теплушки.— Слышала?— Слышала.Унылая. Злая.А в вагоне — смех, устроили представление. Таня Балашова командирским голосом выкрикивает призыв времен гражданской войны:— Даешь Варшаву!Ванда всей команде рассказала о своем желании, и девчата явно передразнивали ее.— Слышала?Снисходительно хмыкнула в ответ:— Чем бы дитя ни тешилось...— Не бойся. Они не плачут. Они смеются.— Пусть посмеются.— Не боишься за свой авторитет?— Бойся ты за свой.К нам подошел Колбенко. Не стерпел, чтобы не высказать свое мнение о «сверхсекретном» совещании.— Можно подумать, что мы здесь — самая секретная часть. Такое оружие везем! — Кивнул на девичий вагон, откуда слышался хохот. — Где столько было «катюш»?Словно одним взмахом руки стер с доски все, что так старательно и таинственно выводил на ней Тужников. Я даже испуганно оглянулся. А Ванда обрадованно засмеялась и — мне со своим обычным ехидством:— Слышал, что говорит умный человек?— А я, выходит, глупец.Забыв про субординацию, Ванда вцепилась в рукав Колбенко:— Константин Афанасьевич, родненький мой... товарищ старший лейтенант!.. Проводите меня к Висле, я хотя бы так, через реку, гляну на Варшаву.— Так вот она, твоя Варшава.— Нет, Прага не Варшава. Нет!— Тут хотя бы что-то уцелело. А там, говорят, камня на камне не осталось.— Потому и хочу глянуть... Потому и хочу. Удастся ли в другой раз? Проводите, Константин Афанасьевич...Колбенко смачно вытер ладонью губы, точно целоваться собирался.— Разве такой девушке можно отказать? А, Павел? Пойдем?Испугал меня: явно же идет на обострение своих и без того нелегких отношений с Тужниковым. Зачем ему так демонстративно нарушать только что полученные указания? Но, в конце концов, с ним замполит может только поговорить один на один, хотя я раза два подслушал нечаянно и хорошо представлял «теплоту» их бесед. А нас с этой бедовой полькой если и не посадят кумковские портянки сторожить — двоих в темный вагон не закроют, то наверняка запишут суток по трое «для памяти», а то еще и по партийной линии вкатят.— Ох, будет нам от майора! — предостерег я.— А кто тебя тянет? Жалкий трус! Иди целуйся со своим майором.Колбенко шутливо пригрозил:— Ванда! Не обижай моего сынка, а то не дам отцовского благословения.— Женится — никуда не денется.Константин Афанасьевич даже споткнулся на шпале от смеха.— Веселая у тебя будет жена, Павел.Слышал, что советует тебе отец?— Язык у тебя, прости...— Язычок как миномет, — в свою очередь паясничал Колбенко, нырнув под вагон чужого состава.Я оглянулся — не следит ли за нами Тужников? Если не станет искать кого-нибудь из нас, может, пронесет; парторг и комсорг могли вести работу в любом вагоне длинного эшелона.Вышли на привокзальную площадь.Прага с ее героическими жителями, за прифронтовые полгода свыкшимися с безжалостными артобстрелами и бомбежками, имела вид обычного города. Нет, для нас — необычного. Поразила невоенная чистота: просохшие тротуары подметены, разрушенные дома огорожены, заборы облеплены объявлениями, афишами, рекламами, самодельными, но по-своему красочными. Особенно поразили меня лавки, их было много, витрины не без вкуса оформлены, хотя товаров там, наверное, кот наплакал.