Такая волшебная музыка вынуждает к молчанию, хотя вообще-то хочется поговорить, порассуждать.«Тянет тебя на философию, Павел», — еще как-то раньше пошутил Колбенко. В последние дни я многих склонял «пофилософствовать» — как бы собирал ответы на вопрос: что люди думают о будущем?Порадовал Кузаев. Его мысль: война всех научила и коллективный разум человечества возвысился до новой, высшей, ступени, это не может не влиять на поиск разумных взаимоотношений народов, стран, людей.Шаховский сказал категорично:«Мир мало изменится, но мы с вами, мой юный друг, убивать подобных себе больше не будем».«Ты рано демобилизуешься», — упрекнул Тужников.А Данилов помрачнел: «Боюсь я ее, новой жизни. Она представляется мне цыганским счастьем. А ты знаешь, какое оно, цыганское счастье? Всегда — за горой, за лесом. И в тумане».

  Постучали в дверь. Что за поздний гость?— Кто там?— Сержант Игнатьева.Колбенко, раздетый до исподнего, грел у грубки больные ноги. Нырнул под одеяло.— Заходи, заходи, Женя.Обрадовал меня ее приход. Женя любит музыку и понимает ее. Вот с кем можно «пофилософствовать».— Товарищ старший лейтенант...— Не козыряй. Я без штанов.— Вас, товарищ младший лейтенант, просит позвонить старший сержант Масловский.— Что припекло посреди ночи? — буркнул Колбенко.— Не могу знать.Я обул сапоги, накинул плащ-палатку: до штабного здания двадцать шагов, но сечет дождь. Вышли в темноту.— Где дневальный, что вы за посыльную?— Мне не спится, и я сидела в телефонной.— О чем вы думаете, когда не спится?— А вы почему не спали?— Приводили к ладу искалеченный мир.— Привели?— Вы думаете, это просто?— О, если бы я так думала — мне спалось бы.Еще одна изболевшая душа!Виктор ждал у телефона. Сам взял трубку.— Слушай, я прошу: приди сейчас на батарею.— Что случилось?— Не телефонный разговор.— Уверяю тебя: финны не подслушивают. Зачем им теперь наши секреты!— Мне не до шуток.— Ты меня пугаешь.— Не бойся. Тревоги не поднимай.— Пароль?Сообщать пароль по телефону запрещалось.— Я встречу тебя.Пока я ходил на командный пункт, Колбенко уснул, и я почти порадовался: не будет отец волноваться за мой ночной поход на батарею.Намотал портянки, обулся, надел шинель. Много воспалений легких. Когда воевали вблизи Северного полюса, не помню, чтобы кто-нибудь лежал с такой банальной штатской болезнью. Никакая холера не брала, никто не портился — как в холодильнике. Пахрицина объясняет болезнь наличием вируса, возможно подброшенного финнами. Версия у большинства офицеров вызвала улыбку. Кузаев запретил давать такое разъяснение рядовому составу. А у Тужникова своя теория: психологически расслабился народ, потому и болеют.Днем я наведывался на батарею. Данилов ходил с температурой. На мои уговоры обратиться к врачу комбат разозлился: «Я лучше профессора умею лечить себя. Цыганскими средствами». Может, из-за его болезни вызывает меня Масловский? Но почему меня? Нашел лекаря!Виктор встретил на полдороге: посигналил фонариком. Сошлись. Почему-то по его плащ-палатке слишком шумно барабанил дождь — как по жести.— Что у тебя горит в такой дождь?— Они хотели стреляться. — Кто?— Князь и цыган.— Ты что, ошалел?— Я? Они ошалели.— Из-за чего?— Из-за бабы, естественно.— Из-за Лики?— Я от такого искушения давно бы избавился. Лика ваша — многолика. Тебе не хочется подстрелить кого-нибудь из-за нее?