Любовь Сергеевна приблизилась, спросила шепотом, оглянувшись на стену:— Скажи, Павел, правда, что он сватался к этой... — она поискала слово, но Лику не оскорбила, как в театре, — вашей красавице?— Неправда! Нет! — Я ответил решительно, с уверенностью, что сделать предложение Лике втайне от Данилова.Шаховский не мог. Я испугался ее вопроса, ее тона и намеревался доказывать, что ничего не было, — пусть успокоится. Но она сказала с болью:— Вы лжете, Шиянок! Боже мой, какие вы вес лгуны!— Клянусь вам, товарищ капитан...— Постыдись, мальчик! Слышала я и не такие клятвы.— Любовь Сергеевна!..— Я верила в вашу искренность, Шиянок. Не допускала, что и вы...Я порывался говорить. Она закрылась руками, брезгливо растопырив пальцы.— Не нужно! Я вас не задерживаю...Выскочил я на улицу словно ошпаренный. На морозе ощутил, что даже мокрый весь от пота.Сначала разозлился: «Ну и черт с тобой! Не веришь — не нужно!»Но когда Пахрицина не пришла в столовую в тот вечер, в сердце закралась тревога. Спиртовый запах от нее приобретал зловещий смысл.Сказал Колбенко о ее вопросе. Парторг отнесся к нему так же серьезно, как и я, хотя часто о дивизионных «любовных историях» отзывался с иронией — как зрелый человек о детских забавах.— У докторши не хватает самокритичности. Но что поделаешь, брат. Мне ее жаль. У человека может быть осповатое лицо, но душа тоньше музыкального инструмента. С самого начала их связи я знал, что это плохо кончится. Для нее. Но я не люблю лазить в чужие души. Хотя хлюсту этому, рекламирующему свое дворянское происхождение, мне хотелось сказать: «Какая тебе пара эта серьезная женщина? Не тот объект для твоего пыла». Свинья он, а не аристократ! Я сразу догадался, что красавицу в военкомате он выбрал с прицелом. Только долго он что-то подступался к ней. Там уже у цыгана голова закружилась. У того это серьезнее...— А вы откуда знаете?— Считаешь, один ты все видишь? Плохо ты думаешь о своем парторге.«Однако про ночную стычку никто не пронюхал», — подумал я.— И вот что я тебе, Павлик, скажу. Лично я посоветовал бы «стрелочнику» побыстрее сплавить «финку» в другую часть. Пусть идет в комендатуру своего города. Жила бы дома...— А ее за что? — совершенно искренне испугался и чуть ли не возмутился я.— А вот за то самое, что и ты, святой праведник, забыл обо всем... и ежедневно бегаешь на батарею.— Что вы!— За красоту.— Ну и ну! Не ожидал от вас. Карать за красоту? Инквизиция не доходила...— Не карать. А спасать от нее таких дураков, как ты, как Данилов. Чего доброго, стреляться начнете.Я сжался: «Неужели знает?»— А что касается инквизиции, то там все было. Читал я про одного иезуита, пославшего на костер лучшую девушку города только за то, что под окном ее много парней серенады пели.— По-моему, тот проклятый фанатик сам боялся искушения... разум потерял от грешных помыслов. Потому, собака, и послал ее на костер. Если не мне, так пусть никому...— Это ты, бисов сын, так подкусываешь отца родного? Так знай: будь я помоложе, не связан детьми, то вас, сосунков, давно бы в дураках оставил. Не ходил бы полгода, как кот около горячего сала. Такую, брат, девушку встречаешь раз в жизни. И до боли жаль, что часто она попадается какому-нибудь дон жуану, вроде твоего осколка феодальной формации. Он таки обскачет вас, воздыхателей. Такой танцор! Видел, как он выкручивал ее в театре? Кузаиха восхитилась: «Ах, какая пара!» А у баб нюх собачий на спаривание.