Зенит, часть 4

Данилову сделали выговор, что при выборе позиции он не посоветовался с заместителем командира дивизиона.Командир батареи, кажется, впервые возмутился против своего начальства:— Черт знает, с кем из них советоваться! Мне начштаба пальцем указал на пригорок. Да и сам я выбрал бы позицию там; со времен моего скитальческого детства помню: чем выше, тем суше. Так везде, только, выходит, не в этом забытом богом краю.Высказался он, не обращая внимания на бойцов, копавших новый котлован. Лика, не спрашивая разрешения, вмешалась в разговор:— Боги никогда не забывали этот край, товарищ старший лейтенант. Боги всегда жили здесь, как на Олимпе.Данилов сразу подобрел, засмеялся:— Слышал, комсорг, какие набожные мои девчата?Но посмотрел на них и снова помрачнел. Работа каторжная. Не для девушек. Шинели намокли, отяжелели, но не все сбросили их — холодно, да и где высушить потом. На сапоги налипло по пуду глины. В общем-то, картина знакомая, видел ее не впервые. Но когда сам работал с бойцами, тогда все казалось нормальным. Кому легко на войне?! А тут пришел из хорошо натопленного дома — виден он отсюда. Пришел с приказом замполита поднять боевой дух. Каким образом? Рассказать о переходе Суворова через Альпы? Тужников слишком верит в силу слова. И я верил. Но перед обессиленными девчатами любые слова, кроме разве что хорошей шутки, казались неуместными.Понаблюдал за Ликой. Думал, она интеллигентка, не приучена к такой работе. Нет, Лика не отставала от старослужащих, от девушек-коми, заменивших во время войны своих отцов и братьев — лесорубов. Удивила она меня. Где так натренировалась копать землю? Выходит, не все она рассказывает о своей учебе в Хельсинки. Но зачем таить, что не только финскому языку их обучали?В девичьей команде наиболее обессилела Таня Балашова. Запыхалась.Я вскочил в котлован.— Отдохни, Татьяна, я покопаю.Села под ящиками с ПУАЗО, дальномерами, спрятанными под брезентом, укрылась концом брезента и... сразу уснула. Как ребенок. Девчата захихикали. А мне до спазмы в горле стало жаль ее, маленькую, мокрую, облепленную глиной. Действительно, ребенок. Сирота.Хорошо, хозяйственный Кузаев, пока власти не взяли лесосклады на учет, сделал запас пиломатериалов, развез на батареи. Первой досталось немного — слишком на виду стояла. Теперь ей помогали. И материалом. И людьми — теми зрелыми мужчинами, что умели орудовать пилой, рубанком, молотком. Но и я владел ими — отец научил, он слыл хорошим плотником, особенно умело ставил срубы.На следующий день с самого утра пошел на батарею поднимать боевой дух и застрял на строительстве столовой, ее — дощатое, низкое строение — строили за позицией, у ручья. Работали мы с дедами с каким-то особым подъемом, словно возводили что-то фундаментальное, будущий памятник. Вологодские и харьковские дядьки — как-то получалось по таинственным законам военного призыва, что пополнение запасников нам досталось с близкой, северной, области и с далекой, южной, — хвалили меня: умелый парень, работы не чурается, хотя и со звездочками на погонах. Это тоже радовало. Данилов понаблюдал за моей работой, может, позавидовал и тут же как бы принизил мое умение:— Я вам пришлю Иванистову.— Зачем? Рано еще подметать стружки.— Она научит тебя строгать.— Лика? Меня? Не смеши, комбат.— Ты плохо знаешь ее. Не девичья работа. Но я пришлю ее. Она будет вашим архитектором.