— Зайти попозже, Валентин Адамович?— Зайди попозже, дед.Когда Будыка наконец всех выставил из кабинета и они остались вдвоем, Иван Васильевич пересел в мягкое кресло на место бухгалтера. Очень удобное кресло. Вообще ему нравился этот просторный, со вкусом обставленный — ничего лишнего! — кабинет. Он даже немного завидовал Будыке — тогда, когда у него был еще свой кабинет, тесноватый, со старой мебелью. В таком кабинете, как у Будыки, появляются масштабные, широкого охвата мысли. И в то же время как-то легче отключиться от дел, от серьезных размышлений, чтоб несколько минут отдохнуть в таком вот мягком кресле. Выкурить хорошую сигарету, выпить чашку кофе. Между прочим, Будыка и это умел организовать: кабинет его чуть не единственное место во всем городе, где гостю быстро и красиво могут подать настоящий кофе. Иван Васильевич пожалел, что давно бросил курить, вдруг почему-то захотелось взять папиросу. И кофе захотелось. Валентин словно прочитал его мысли. В дверях уже стояла секретарша.— Галина Артемьевна, нам кофе. По последнему рецепту.— С коньяком?— Ах, Галина Артемьевна! Выдаете меня с головой. И кому? Партгосконтролю!— Не кривляйся, Валька, — просто сказал Иван Васильевич, когда секретарша закрыла за собой дверь. — Не такой уж ты талантливый комик!— А может, мой талант только раскрывается? Почем ты знаешь?— Поздно.Будыка вышел из-за стола, сел в кресло напротив, лицом к лицу, спросил серьезно, с сердечностью и заботой близкого человека:— Как там Вася?Ивана Васильевича тронула его забота. Ольга права: что бы ни случалось, как бы там ни было, Валентин всегда оставался самым близким, самым верным другом семьи, никогда не отворачивался.— Ничего. Несет службу, как говорят военные.— Что-то очень уж неожиданно ты сорвался. Ольга назавтра позвонила Миле встревоженная. Не поверила тебе, что ничего не случилось. Я тоже обеспокоился. Попросил генерала Воднева по их линии связаться с Крымом, с частью. Он вечером мне позвонил, что все в порядке, Василий Иванович Антонюк жив, здоров, на прежнем месте, несет службу исправно и так далее.— Напрасно ты беспокоил людей.— Я же знаю тебя не хуже, чем Ольга. Не в твоем характере такие поездки.— К сыну?— Много раз ты ездил раньше?— Не попрекай. Видно, старею. Больше стал думать о детях. Иногда чувствую, не все сделал, что мог. Для детей.— А чего недоделал? Разве только с Василием поторопился…

   В порыве дружеской откровенности захотелось рассказать о посещении Нади, о Виталии, о своем неожиданном признании. Посоветоваться, как держать себя дальше, например, в случае, если Вита приедет, а она, наверное, приедет… Что сказать Ольге, Ладе? С кем еще посоветуешься об этом? Главное — ничего объяснять не надо. Валентин все знает до мелочей… И все поймет… «А поймет ли?..» — остановило сомнение, возникающее уже не впервые. Показалось, что и тогда, в партизанской землянке, Будыка не все понимал. А теперь, когда взошел на вершину славы, стал хозяином этого великолепного кабинета, давно уже слушает и слышит в первую очередь самого себя. А может быть, это он, Антонюк, в последнее время замкнулся, стал подозрителен и недоверчив? Когда человека считаешь другом, надо идти к нему, как говорят, с сердцем на ладони. А он? Так он приходил к Валентину?— Сын сказал тебе что-нибудь неприятное, что ты нахмурился?