Стою перед дверью, а войти боюсь. Может, он только на свет появился? Голенький. Может, нельзя и дверь отворить, чтоб не напустить холода? Может, мне, мужчине, и заходить неудобно? Погонит Рощиха, не постесняется. Чего, скажет, прешься! Без тебя сделают что надо. Пожалуй, не вошел бы, если б оно так не кричало. А то не выдержал. Быстренько отворил дверь, нырнул в землянку. Ребенок у Рощиха на руках. А фельдшер наш, Фима Рубин, молодой очкарик, над кроватью склонился, озабоченный, испуганный. Увидела меня Рощиха, заплакала:«Помирает наша Надечка, командир!» «Помирает? Отчего?» — нелепый вопрос.«От родов. Горячка. Вчера еще кормила, а сегодня совсем без памяти. Дитятко помрет. Чем его накормишь без матери?! Ишь как заходится».В первый момент охватила меня злость. Накинулся на фельдшера:«Ты что же, чертов эскулап, роды как следует не умеешь принять?»«А когда я их принимал? Раза три на практике, и то под руководством врача. Да это и в роддомах бывает. У опытных акушеров».«Бывает… А у тебя не должно быть! Не должно! Слышишь?»Не ему крикнул эти слова — себе. Злость моя вдруг обратилась в активность, решительность. Не можем же мы допустить, чтоб в такое время здесь, у нас в лагере, умерли мать и ребенок! Нельзя допустить! Они теперь для нас — символ. Для меня символ! Жизни, победы! Сделать все, что можно и чего нельзя, но спасти! Спасти!«Что сейчас нужно, Фима?»«Для нее? — кивнул тот на мать. — Хороший гинеколог. И лекарства, которых у нас нет».«Кто остался в городе из таких врачей?» «А у нас один только такой и был: Буммель Анна Оттовна». «Немка?!»Эту старуху я помнил. Почти все в городе ее знали. Баба въедливая, норовистая, но акушер-гинеколог исключительный. Женщины на нее молились. Она, безусловно, осталась», — высказал свои соображения Рубин.Я тоже не сомневался, что осталась.«Что ж, привезем Буммель!»«Не поедет».«Поедет».«Тут нельзя насильно», — осторожно предупредил меня молодой эскулап.«Это моя забота, доктор. Что нужно для него? Он? Она?» — показал я на ребенка.«Она. Девочка. Ладненькая такая».

   Суровая, безжалостная Рощиха стала до слезливости чувствительной, хлюпала носом, жалко ей было ребенка. Рубин пожал плечами.«Для него нужно молоко, товарищ командир. Материнское. Кормилица».«Если б хоть корова у нас была. Соседка наша когда-то, вскоре после той войны, померла от родов, а хлопчик остался. Так мы молоко водичкой разбавляли да — в бутылочку. А на бутылочку — соску. Выпоили. Еще какой парень вырос! Разве мало их, искусственников! Только уметь надо».«Ладно. Кормилицы не обещаю. А корова и соски будут. Покуда же делайте все, что можно, чтоб поддержать их! Рубин! Головой отвечаешь!»Закоченевший в рейде Вася Шуганович и распаренный Будыка — любил жарко натопить — уже закусывали, не дождавшись, когда я влетел в командирскую землянку. Будыка не ездил с нами, оставался за старшего в лагере. Встретил и не сказал о таком чрезвычайном событии! Это меня возмутило.«Ты что сделал, чтоб спасти женщину и ребенка?»«А я тебе — главврач роддома? Что я мог сделать?»«Размазня, так твою… Сейчас же поедешь в город и привезешь врача!»«Так он и ждет нас с тобой, этот врач! Может, «скорую помощь» вызвать?»«Не зубоскаль ты, человеколюбец! Собирайся!» Будыка сидел, раскрасневшийся от выпитой самогонки, в расстегнутой неподпоясанной гимнастерке. «Ты серьезно?»