Снежные зимы, часть 3

— Простите, что я вот так… не предупредив.— Что вы, Саша. Друг нашего сына — наш друг. И желанный гость.— У вас богатая библиотека. Можно поглядеть?— Пожалуйста.«Хочешь спрятать от меня лицо. Неужто тебе так неловко смотреть мне в глаза?» Моряк повернулся спиной, открыл дверцу шкафа, вытащил из тесной шеренги толстую книгу в кожаном переплете с непоблекшим золотым тиснением «Императорские охоты в Беловежской пуще».— У вас много литературы о лесе.— Я агроном и охотник. Член коллегии комитета по охране природы.— Я вырос в лесу. Мой отец лесничий. Люблю лес. Хочу учиться, стать лесоводом. Если удастся. Один раз срезался.— Почему не удастся? Тем, кто отслужил в армии, на флоте, двери широко открыты…— И все-таки сколько нас спотыкается в этих дверях! — весело засмеялся Саша, повернувшись к хозяину с книгой в руках. И опять как будто смутился, раскрыл книгу.Иван Васильевич сказал:— Будет время, гроссбух этот советую полистать. Интересные есть факты. Слышали о наших зубрах?— А как же!— Так вот, во время одной императорской охоты гость царской семьи — племянничек кайзера — убил за неделю сорок зубров. И это выдается за доблесть! Прославляется бойня. Мясники!Саша слушал, кивая головой, медленно перелистывая страницы.— У нас, в вологодских лесах, лосей много. Бывало, что некоторые браконьеры тоже устраивали бойню. — И, словно испугавшись, что говорит не то, тут же заключил: — Теперь навели порядок.— Нет, мало еще у нас порядка в лесах и на реках. Уничтожаем безжалостно зверя, птицу, рыбу. Вы охотились?— Так… начинал… по-детски. Знаю, как держать ружье. Отец мой всю жизнь прожил в лесу, но не охотился. Не любит. Теленка зарезать или поросенка заколоть — лесника звал, а сам уходил из дому. Мать смеялась над ним. Мать все умеет.

   Иван Васильевич любил такие беседы — обо всем, — в них малознакомый человек, сам не замечая, рассказывает о себе, обнаруживает свои вкусы, взгляды, раскрывает характер. Хотелось повернуть разговор и так, чтоб у парня прорвались юмор, ирония, смех. Чертики в глазах скачут, но он гонит их прочь. В шутке такая натура открылась бы, верно, полнее, и тогда легче было бы понять его намерения, да и спросить осторожненько проще. Шампанское не выходило из головы. С тревогой ждал, когда позовут к столу. Прислушивался к голосам Лады, жены и Василя. Заглянул в соседнюю комнату. Спросил:— Скоро кормить будете?Но на самом деле хотелось, чтоб подготовка затянулась, чтоб больше было времени присмотреться к нежданному гостю. Не очень-то ему понравилось, что стол накрывается больно уж по-праздничному. Не то Лада, не то жена вытащили сервиз, которым пользовались не чаще, чем раз в год, когда были особые гости или особо торжественный случай. Прежде он высмеивал припрятывание дорогих тарелок, супниц и соусников! На кой черт их тогда покупать! Чтоб пылились? А теперь так и подмывало поддеть жену: «А это зачем? Мало, что ли, будничных тарелок?» Но понимал, что такой вопрос встревожит Ольгу: неужели у него, такого некогда широкого, щедрого, появилась старческая скупость — еще одна пенсионерская черточка? Ольга боялась пенсионерской психологии. Саша сказал, перелистывая уже другую книгу — альбом «Эрмитаж»:— Василь собирает книги о море.— Заворожило его море.— Готовится в мореходное.Укололо: ему, отцу, сын не сказал об этом. Вообще надо бы радоваться, но все-таки немножко больно, что это уже не догадка, не предчувствие, а уверенность: не отпустит сына море, не вернется он под отцовское крыло. Может быть, тоже пенсионная болезнь — это патриархальное желание, чтоб дети не разлетались далеко? И все-таки очень уж скоро накрыли великолепный стол! Кажется, прошло всего несколько минут! Перекинулся с парнем десятком фраз, ничего не прояснивших. На столе не было бутылки шампанского, не дававшей ему покоя. Она все еще замораживалась или, может быть, уже согревалась. Но высокие бокалы стояли. Иван Васильевич предложил: