— У нас — красивые свадьбы. Я — за обряды.— Истина конкретна, Саша. Какой обряд ты предложил бы здесь, в городе?— Хотя бы, чтоб записывали не в тесной комнатушке, как нас с тобой. А в высоком зале. И чтоб играл орган…— О боже! Баха? Моцарта? Может быть, еще «Реквием»? Чтоб ты оплакивал свою холостяцкую жизнь? И старушки проливали слезы умиления, на тебя глядя?— Лада, не балагань. Ты совсем не такая. Не пугай мужа,— Папа, я дитя атомного века. Я — за физику, а не за лирику. Но если хотите, я буду читать Блока. Могу устроить для вас вечер поэзии.— Слово имеет Михась Иванович!— Просим, профессор!— Молодые, внимание! У меня — тост! Вот. Чтоб у вас было столько детей, сколько капель в моей рюмке. Вот! Ха-ха.— А там — три капли.— Михась Иванович! Такой тост и так мало налили! Да это же оскорбление молодых.— Налить ему!— Плюнь ты на свою печенку!— Истина — в вине, говорили древние философы.— Еще один доктор высказался. Величайшие оригиналы эти доктора наук. Остроумие бьет ключом! Пей, Саша, за наших детей.— Лада, тебе положено сегодня быть доброй и ласковой. Он выдающийся философ.— Папа! Выдающихся философов за всю историю человечества было два или три. Философ, не знающий строения атома…— Лада, тебя слышат…— А вино горькое. Горько! — завизжала шустрая дамочка, радуясь, что своим открытием опередила других.— Вытирай губы, жених, начинаются обряды.Но встала саркастически настроенная невеста с застенчивой улыбкой. Молодые пристойненько, чуть касаясь, поцеловались. Им захлопали.— Вот теперь сладко.— Ешь, Саша. Худей по методу докторов наук. Они худеют методом вытеснения. Знаешь такой? Рюмку водки вытесняют селедкой, селедку — салатом, салат — отбивной… И так далее…— Где там Вася?— Без тебя он погибнет, бедняжка. Молится на Свету. Ты поторопился с женитьбой, мой дорогой. Там есть на кого помолиться. Видел, какие богини? Света — это же Нефертити.

   Ивану Васильевичу хотелось слушать одну дочку да разве еще внука. Он с болью думал, как тоскливо станет в доме, когда Лада уйдет. Не вернется Василь. Отдалились Майя и зять. Одна утеха — внук. Погладил малыша по головке; Стасик, необычный, не по-детски серьезный, сидел между ним и Ладой — рядом с Ладой. Попытки матери и бабушки забрать малыша из-за стола встретили решительный протест не только с его стороны, но и со стороны Лады, которую, видно, растрогала такая неожиданная любовь племянника.Ивана Васильевича тоже трогал этот страх ребенка, что кто-то чужой заберет Ладу— «мою Ладу»; Стасик даже ножкой топнул, когда мама днем сказала, что теперь уже Лада не его. «Нет, моя Лада! Моя!» Вспомнил об этом и почувствовал, что глаза наполняются слезами. Не хватало еще заплакать при гостях! Хорошо будет выглядеть бывший комбриг! А может быть, надо было не допустить этого поспешного замужества? Нет, не мог. Однажды уже не допустил…Хлопец вошел в землянку несмело. В кожухе. С кнутом в руке. Поздоровался не по-военному, Неловко, по-стариковски стащил с головы подпаленную где-то у костра, а может быть, и в бою овчинную шапку. Будыка тут же сделал партизану замечание — приучал к военной дисциплине, особенно таких, молодых.Хлопец совсем растерялся.«Так я ж по семейному делу… к комбригу».«По какому бы делу вы ни обращались, обращаться надлежит по форме, — пробирал начштаба. — Из какого отряда? Фамилия?»