Лада крутнула регулятор громкости и отправилась решать свои задачи, космическую и душевную. Иван Васильевич остался с внуком, который не мог оторваться от телевизора. Синих смерчей над карнизом крыши уже не видно, только танец снежинок на фоне освещенных окон соседнего дома. Все сложно в этом мире. И у каждого своп проблемы. Даже у этого малыша. Но самые сложные из них те, что связаны с взаимоотношениями людей. В тот же вечер жена прямо-таки ошеломила его последними новостями. Опять приходила Миля, жаловалась на него Ольге! Растревожил мужа, выбил из творческой колеи, нервничает человек, не ест, не пьет.— Ничего — похудеет, это ему на пользу, — довольно равнодушно поначалу ответил Иван Васильевич.Но жена стала укорять:— Ну чего ты задираешься со всеми? Вот ведь человек! Не научили еще тебя. Ну там, в сельском хозяйстве, воевал, так там ты хоть специалист. А в Будыковы станки зачем ты лезешь? Что ты понимаешь в них?— Ничего. Но в группе есть инженер-станкостроитель. А лично я немножко разбираюсь в людях, в кадрах, в организационной работе, в партийной. Вам с Будыкой хочется полной бесконтрольности? Я никогда не поднимал шума, когда проверяли мою работу. А проверяли почаще.— Во-первых, ты не на службе и мог отказаться.— Из партии на пенсию не выходят, Ольга!— А если уж взялся, то неужто нельзя было сделать так, чтоб не погубить нашей дружбы. Столько лет дружили!— Если она за столько лет не закалилась, наша дружба, значит, не та сталь.— Ох, Иван, Иван! Тебе хочется потерять друга, который всегда может помочь, поддержать?— Я не падаю, Ольга.— Когда будешь падать, поздно поддерживать. Я не меньше тебя не люблю блата, но такова жизнь. Ты вдруг уехал к Васе — у меня замерло сердце. Кто мог бы дозвониться до части? Валентин смог. Теперь он пригласил к себе на работу Геннадия.Вот это и ошеломило.— Будыка пригласил нашего зятя? Сам? Когда? Через кого?— Вчера от его имени позвонили Геннадию на работу.— И ты молчала?— Иван! Ты и в этом готов увидеть бог знает что. Надо же парню расти.— На заводе расти нельзя? Для хорошего инженера завод — лучшая школа. А он без году неделя инженер — и уже в институт лезет. Небось с радостью согласился?— Почему же не согласиться, если предлагают лучшее?— Значит, со мной можно и не советоваться? Я — нуль. Пенсионер. Так?— Он самостоятельный человек.— Когда сидел на моем горбу, тогда вы молчали о самостоятельности! Самостоятельные!Антонюк выругался. Ольга знала: Иван при ней отпускал крепкое слово в три года раз, когда возмущение его, как говорится, поднималось до колокольни; вот тогда и бил этот большой колокол. По-женски мудрая, она тут же спешила погасить. гнев мужа — уступкой, мягкостью. Ольга и сейчас постаралась восстановить мир и лад, но меж ласковых слов вздохнула, призналась:— Ах, Иван! Перестаю я тебя понимать.Ему тоже стоило немалых усилий погасить злость; осталось только удивление и даже своеобразное восхищение другом: «Ну, ты и Остап Бендер, Валька! Однако все больше и больше выдаешь свою неуверенность».

   Можно довести спокойствие до равнодушия: делайте что хотите, мне все равно. Но Антонюк знал, что тогда, по сути, наступает гражданская смерть человека, коммуниста. Он до этого опуститься не мог. Когда Ольга уже забыла про разговор о зяте, довольная, что муж стал таким добрым, уступчивым, он вдруг попросил: