«Иван ведет себя, как мальчишка. Стыдно. Надо сказать. Нельзя так».Но почувствовала, что для искреннего возмущения не хватает злости, а разыгрывать запоздалую ревность и все прочее неуместно, не к лицу ей — не те годы. От этого стало еще более горько и грустно. Раздевшись, Виталия, может быть, не без хитрости — чтобы скорее сблизиться, попросила Ладу показать, где можно причесаться, помыть руки, «навести красоту». Лада повела ее в ванную комнату. Мужчины вышли на лестницу покурить, Клепнев и кое-кто из женщин помогали Ольге Устиновне восстановить порядок на столе.— То ли шляхта пировала, то ли свиньи паслись, — демонстрировал свое остроумие Клепнев.— Вы циник, Эдуард, — сказала ему Милана Феликсовна, расставляя чистые тарелки; она всегда помогала Ольге, считая себя самой близкой ее подругой, но не собирала, не относила и тем более не мыла грязную посуду — брезговала.— Все мы циники, — глубокомысленно заключил Клепнев.Ольга Устиновна вдруг страшно разозлилась на этого толстого прощелыгу, который подхалимничает, прислуживается и в то же время, должно быть, презирает всех, ненавидит. Захотелось, чтоб когда-нибудь открылось, что Клепнев — любовник Миланы. Пусть бы съел довольный собой Будыка! Но тут же устыдилась своих недобрых мыслей. Что это ей вздумалось желать людям зла?

   Будыка собирал вокруг себя слушателей; ему явно хотелось первому и как можно эффектнее рассказать о Виталии, о ее матери. Но Иван Васильевич не спускал с него глаз. Оттягивать предупреждение нельзя было: охмелевшего начштаба могло прорвать в любой момент.— Валентин, можно тебя на два слова?Они зашли в спальню, где пахло мехом и духами.— Что за сенсацию ты мне приготовил?— Маленькое предупреждение. Виталия до сих пор не знает, кто ее отец. Никогда не слышала про Свояцкого.— Да что ты! Ай да Надя! Какая воля! Однако для взрослой дочери нужна какая-то легенда. Какая?— Ее отец — я.— Ты? Я таки догадывался, что будет сенсация. Что ж, можно понять, но подумала ли она…— Нет. У Нади была легенда о партизане, который погиб. Я сам сказал это Вите. Недавно. Она приехала посмотреть на своих сестер.— Узнаю Нехлюдова нашего времени. Замаливаешь грехи?— Не надо, Валя, о моих грехах.— Ох, Иван. Усложняешь ты себе жизнь. Надя создала самую разумную легенду. Она мудрая женщина.— Кто-кто, а ты знаешь: я никогда не жалею о том, что уже сделал…— Все-таки это толстовство какое-то. Столько проблем взвалить на себя! Зачем?— Я должен сказать своим. Но не сказал пока что…— Иван! — Будыка прочувственно сжал руку друга. — Понимаю. Можешь не предупреждать. Тайна друга для меня то же, что государственная.— Тайной останется одно — о Свояцком.— Любишь ты романтические истории. Слушай. А дед не помнит?— До него, кажется, не дошло, кто такая Виталия. Когда он к нам присоединился! Тогда уже был семейный лагерь — столько женщин, детей! Партизанских сынов и дочек!— Все, Иван. Могила. Но удивлен. Признаюсь. Хотя и знаю, что удивлять ты умеешь. Пошли. И молча выпьем за Надю. Кто знает: если б не ты, мог бы не устоять я. Перед такой женщиной! Все мы человеки. Как она? Постарела?— Да уж не помолодела. Дочь вон какая!— Да, неумолимое время, — тяжело вздохнул Будыка. Когда они вышли из спальни, Ольга Устиновна сказала им укоризненно, но беззлобно:— Заговорщики старые.Они не забыли молча выпить за Надю. Возможно, Ольга догадалась, за кого они пьют, потому что иронически спросила: