«Нет поводов для шуток. Человек умирает! И ребенок! Младенец! Только что родившийся. Ты это понимаешь?»Будыка встал, расправил гимнастерку, хотя ремня и не было.«Слушаю, командир. Я — человек военный. Подчиняюсь. Но… — Он повернулся к Шугановичу. — Я прошу комиссара запомнить: за какую-нибудь неделю командир дважды посылает людей на рискованные операции, продиктованные не нуждами отряда, не боевыми соображениями, а…»«Чем?»«Не знаю, чем сейчас. В тот раз — твоим тяжелым душевным состоянием».Хитер, черт, умел выбирать обтекаемые словечки, осторожные, не взрывающие.«Я тебе, Валентин, объясню как-нибудь на досуге, чем продиктованы мои приказы — и этот, и тот. А сейчас не будем тратить времени».«Сколько шансов за то, что врача удастся привезти?» — наступал Будыка.«Поеду я! — вдруг сказал Вася Шуганович. — Я знаю город, а начштаба не знает».«Мы дадим ему Кравченко».«Все равно поеду я!»Вася повторил это так, что я понял — спорить бесполезно, комиссар не отступится.«Начштаба! Документы на полицейского. Из Перероста! И на возницу!»Будыка бросился к железному сундучку, где лежали секретные бумаги и разные печати. Оформить любой документ — на это он мастер.«Кого привезти?» — спросил Шуганович.«В городе остался единственный подходящий врач».Вася сам догадался:«Буммель?»«Немец?» — насторожился Будыка. «Немка».«Не часто ли возим немцев в лагерь? Довозимся!» — неожиданно возвысил голос начштаба. Я оборвал его:«Заткнись! Не твое дело. Готовь документы!»И Васе:«Вам бы только туда добраться, а назад она сама будет лучшим пропуском. Пускай захватит свой документ. Выпьем на дорогу. Я тоже еду. В Копань. Искать роженицу. Пли, в крайнем случае, дойную корову. Теперь это тоже нелегко».Будыка оторвался от бумаг, потом подошел и виновато сказал:«Прости, Иван Васильевич. Теперь я тебя понял». Меня тронуло его искреннее раскаянье, даже немного смутило.«Ладно. Без сантиментов. Бери стакан. За успех, Вася!«Выпьем за Анну Оттовну. Чтоб была жива и здорова, — улыбнулся комиссар. — От души пью за немку». «Она тебя не знает?»«Откуда! Сельского учителя? Это ее все знают».«У Лазовенки обязательно поменяй лошадей. Назад перепряжешь».В Переросте староста был наш человек.«Рано придется бабушке глаза завязывать».«Будь актером — разыграй реквизицию».

   Лошади, которые не были в рейде, не из лучших. На них шибко не разгонишься. Это меня беспокоило. Я выехал вместе с ними. Сидел на санях с Шугановичем, уточнял детали необычного задания. Будыка, если б слышал, наверное, попрекнул бы: ни одной, мол, боевой операции командир не разрабатывал так детально. Сказать, может, и не сказал бы, а подумал бы наверняка, потому что была в этом доля правды. Боялся я провала. Послать на смерть Васю и старого буденновца и ничем не помочь несчастной женщине…Распрощался я с ними на опушке и долго стоял. Слушал плач полозьев, и казалось мне, что очень уж медленно они отдаляются. Чуть не бросился вдогонку, чтоб ехать самому. Только понял — не настигнуть мне их: они на паре, да и кони приличнее, а у меня один битюг, тихоход. Я поехал в Копань. Деревня — наша, партизанская. Каждый третий житель — наш связной. Да и в отряде из Копани человек восемь. Деревня бедная, на песках, и в мирное время там больше лесом жили — бондарили. Но люди последним с нами делились. За доброту их мы платили им тем же. Осенью налетели на мельницу, где немцы мололи, пудов триста пшеничной муки вывезли, большую часть роздали копанцам, детям на блинцы.