— Скачите, зайцы. Только охотникам не попадайтесь: комендантский патруль обходите. А если что — вы со станции в штаб чешите. В монастырь. Адрес помните?Сначала на нас не обращали особого внимания — город наводнен военными. Но стоило только Ванде спросить по-польски, какой праздник сегодня, нас тут же окружили:— Товарищ советский офицер — полька?— Полька.— О-о! Панове! Советский офицер — полька!— То есть полька!— Пани — варшавянка?— Нет.— У пани варшавское произношение.— Да нет! Мазурка!— Краковянка!Спорили. Радовались. Смеялись. Молодых как бы возвысило то, что их ровесница, полька — офицер Красной Армии. Девушки обнимали Ванду. Она смеялась, переводила мне их слова:— Действительно, праздник святого покровителя Познани... А там во дворе ратуши — митинг молодежи. Пойдем?Волна молодых подхватила нас и втиснула в просторный двор, при этом, заметил я, небольшая группа проворных юношей явно использовала нас с Вандой, чтобы протолкаться вперед. Вся площадь двора была забита молодыми людьми. В открытых окнах близлежащих зданий, примыкавших к ратуше, светились лица людей постарше. Протиснуться вперед было нелегко. Прыткие юноши пробивали проход Вандой и мной.— Пропустите советских товарищей! — Дорогу советским офицерам!И мы очутились недалеко от президиума.На невысоком импровизированном помосте за длинным столом сидело человек двадцать, в центре — высокий лысый человек и майор нашей армии.Выступал поручик Войска Польского. Его горячо приветствовали, когда он сошел с трибуны и занял свое место в президиуме.— Hex жые Войска Польска! Hex жые! — скандировали тысячи голосов.Ораторы выступали коротко, но пламенно. Скоро мы с Вандой почувствовали, что аудитория разделена на две части: на большую — левую и меньшую — правую. Мы очутились среди «правых». Когда выступал парень в бедной рабочей одежде, ему горячо аплодировали его товарищи, а рядом с нами начали свистеть.Ванда прошептала мне:— Держи кобуру.До меня не сразу дошло даже, зачем ее держать, потом сообразил: чтобы в тесноте не вытянули пистолет.Выступал оратор на вид не очень молодой, с усиками, в студенческой форме. Его приветствовала правая половина, аплодировали чуть ли не после каждой фразы. Рабочие свистели.В бытовом разговоре какую-то часть слов я понимал.И смысл предыдущих выступлений уловил, во всяком случае, их политическую направленность. Из выступления усатого не мог понять ничего, он говорил как-то уж очень заковыристо, будто и не по-польски совсем, да и шумели вокруг. Председатель собрания затряс колокольчиком.— О чем он говорит? — спросил я у Ванды.— Рассказывает программу лондонского правительства.— Вот свинья! Польша имеет рабоче-крестьянское правительство — Комитет национального...— Тише ты. Видишь, как сжимают нас. Мы не на ту сторону попали. На нас удивленно смотрит майор. Убегаем. О пистолете не забывай.Назад нам прохода не освобождали, и мы с трудом пробивались к воротам.На площади было свободно, просторно. Колонны молодежи втиснулись во двор. И в костел не шли так густо, пожалуй, больше из костела. Митинг оставляли по одному, редко — по два-три человека. Мы с Вандой заключили: убегают разочарованные нейтралы, обыватели, желающие остаться вне политики.— Будет здесь у них драчка.— Не будет. Рабочий класс...— Ты так веришь в рабочий класс? — удивила меня Ванда.