С пистолетами в руках выскочили мы во двор. Бойцы штабного взвода занимали места в окопных ячейках.На улице штук двенадцать застывших Т-34 настороженно нюхали хоботами орудий пороховую гарь и пыль, поднявшуюся над заводом. Откинулась крышка люка переднего танка, и из него высунулся... полковник Сивошапка, недавний знакомый. Узнал Кузаева. Весело поприветствовал:— О, старые друзья!Соскочил на землю.— Твои девчата забавляются с автоматами или детки за войну подросли?— Нет, это, видимо, охрана завода. А вы по-иному не можете, как только палить из пушки?— Нас в Польше трижды обстреляли. Четырех человек потеряли без боя. Обидно до слез.— А ну, ребята, гляньте: живые ли там деды? — приказал своим Кузаев.Испуганных до смерти караульных, из которых мгновенно выветрился дух трофейного шнапса, нашли в подвале, куда они скатились после разрыва снаряда на втором этаже. К счастью, никого из них не убило, не ранило. Посмеялись над неудачливыми охранниками, «отмерили» им гауптвахты на «полковничье право». А потом Сивошапка обратился к Кузаеву.— Гостей принимаешь, майор? Поночуем под охраной твоих зениток. А тем временем подтянутся мои архангелы. Отстали. Боевые батальоны я пустил по другой дороге. А мне, ангелу, нужно появиться завтра пред светлые очи самого Зевса, получить место в раю.Веселый человек полковник, любитель мифологии. Даже мне понравился, хотя я не забывал возмущение Антонины Федоровны и свое собственное против того, как он «покупал» Ванду и Лику.Не мог Кузаев отказать в ночлеге людям, в танках «отбивших все поляныци» — от высоких библейских и греческих мифов полковник с видом парубка-остряка запросто переходил к такому же высокому запорожскому фольклору.Двор заполонили танки, наполнив приречный воздух крепким настоем выхлопных газов и горячего металла.Задымила наша кухня — варили гостям ужин. Но не солдатской же едой угощать командира бригады. Тут уж старались, как говорят, не ударить лицом в грязь. Запыхтел движок, офицерскую столовую залил свет хрустальных люстр. Стол сервировали не дежурные по кухне бойцы — Антонина Федоровна и Мария Алексеевна.Колбенко пригласили на ужин. Меня нет. Я не обиделся. Привык к армейской субординации. Меня, конечно, интересовал этот необычайно молодой чуть ли не мой ровесник, полковник, безусловно, легендарный, иначе не присвоили бы ему звание Героя.Колбенко, как локатор, улавливал любые оттенки моего настроения.— Хочешь, я скажу Кузаеву, чтобы и тебя пригласили. Испугался: всегда боялся упреков в нескромности.— Что вы, Константин Афанасьевич! Но нужно! Прошу вас...— Не нужно так не нужно. А я скажу тебе честно... пойду и врежу — первый раз за войну. Можно позволить себе? За танкистов. Они щит и меч. Им достается.— Только не задирайтесь с Тужниковым.— Не бойся, мой мальчик. Я под градусом делаюсь добрейшим человеком. Когда меня доводили до белого каления, Оксана просила: «Выпей, Костя, чарку».Я остался. Читал, обрадованный появлением электричества, что не часто бывало, только при боевых тревогах, но тогда не почитаешь: за мною была закреплена обязанность — руководить связью с постами ВНОС{11}.Читал я в те дни запоем. Ребята в имении какого-то фона обнаружили целую библиотеку русских книг с грифом Гомельского пединститута. Кроме того, что я добрался до серьезных книг, они волновали еще и как встреча с родной Белоруссией, более того, с моей мечтой: я твердо намеревался после службы в армии поступить в Гомельский институт — ближайший к дому — и мог бы уже два года читать эти самые книги. Судьба распорядилась встретиться с ними вон где — в Германии. Оприходывая находку, я сам сочинил приказ командира дивизиона, в котором записал, что по возвращении домой книги будут переданы их владельцу — институту. Кузаев покачал головой, подчеркнул этот пункт, но приказ подписал.