Странно ответил Колбенко на мой вопрос:— Сначала исключим Островика, потом будем думать о твоей зазнобе. Поднесла она тебе пилюлю.Сказал так, что показалось: и отец мой, всегда встававший на защиту, тоже считает меня виноватым. В чем? До слез обидно.Анатолия Островика, командира пулеметного взвода, будем наказывать за связь с немкой. Связь явная, он сам не отрицал. Я готовил вопрос, и лейтенант доверительно рассказал мне обо всем, даже познакомил с этой немкой. Пулемет стоял на крыше дома, где она жила, расчет ходил за водой в ее квартиру. Красивая девушка. Я долго доказывал Константину Афанасьевичу, что Островика за такой проступок нельзя исключать, и парторг начинал соглашаться. И вдруг такая категоричность: «Сначала исключим...»Мой доклад по делу Островика не понравился Тужникову, он сказал, правда, спокойно:— Неглубокая оценочка. Непартийная.Но давно уже спокойствия его я боялся больше, чем раздражительности, в злобе он бывал алогичный, непоследовательный, несправедливый и довольно часто — положительное качество! — сам поправлял себя; в спокойном состоянии — железно твердый.— Что вы скажете, лейтенант?— А что мне говорить? — смело и чуть ли не дерзко — вот чудак! — начал Островик. — Шиянок все сказал. Я люблю ее!— Немку? — почему-то очень удивился Тужников. — Вы успели полюбить немку? Меньше чем за месяц?— А что? Она же не фашистка. У нее отец антифашист, в концлагере погиб. Нужно укреплять связь с народом.— В постели? — хмыкнул Кузаев.— Великий политик! — поддержал сарказм Колбенко.— И что же вы думаете дальше делать? — спросил Тужников.— Женюсь.— На немке?! — даже подпрыгнул замполит. — А закон, запрещающий браки с иностранцами?— А разве есть такой глупый закон? Словом «глупый» Островик погубил себя. Тужников вскочил:— Ты перед нами дураком не прикидывайся! Видели? Закона он не знает! Все ты знаешь! Немецкий язык изучил. Зачем? Заранее планировал жениться на немке? Историю мирового искусства изучаешь, а закон, подписанный товарищем Сталиным, не помнишь! Что нам с ним возиться? За политическую слепоту и глухоту, за аморальное поведение... Посмотреть, можно ли ему доверять воспитание бойцов...Я воздержался при голосовании, и Тужников, отпустив Островика, перенес огонь на меня:— Предлагаю члену бюро Шиянку за беспринципность, субъективизм, за плохое воспитание бывшего комсомольца вынести выговор.Защищали меня Кузаев и Колбенко. Парторг сказал с той суровостью, какой побаивался даже Тужников:— Не будем разбрасывать выговоры, товарищ майор.Командир отвел удар более дипломатично:— Много у нас сегодня персональных дел. Колбенко вскудлачил ежик поседевших волос и долго смотрел в бумагу, изучая порядок дня всего из четырех пунктов, словно не находил нужное, а может, раздумывал, как перекомпоновать пункты, чтобы оттянуть рассмотрение самого болезненного.— О коммунистах Тамиле, Масловском, Жмур...— О каких коммунистах?! — возмутился Тужников. — О дезертирах!Колбенко резко поднял голову, выпрямился, готовый броситься в бой.— Кто доказал, что они дезертировали из Красной Армии?— Они дезертировали из своей части. Этого мало вам? Партизанам не позволено было переходить из отряда в отряд. А тут регулярная армия! Что творилось бы, если бы каждый решал: где хочу — там служу. Анархия полная!— Правильно. Но тут особый случай.— Почему он особый?