Мне даже страшно стало, что мать так задирается с полицаем — режет ему в глаза всю правду: действительно, бабы, собираясь вместе, говорили, что Шишка плохо живет со своей молодой женой. Я боялся, что Шишка разозлится и начнет если не бить маму, то ругать плохими словами. Что тогда делать мне? Но полицай неожиданно для меня хохотнул. А то, что он сказал, заставило меня замереть:«Вот ето правда. В ето я поверю, что не он ходит к тебе мы бы его давно сцапали. Ты ходишь к ним в отряд, д за тобой, чертовой бабой, разве усмотришь?»Мать будто рассердилась, но тут и я услышал в ее голосе страх: «В какой отряд? Что ты плетешь, Гриша? Одумайся».Шишка сказал:«В партизанский. К своему Корнею. Как он называется?»«Кто называется?» — удивилась мать. «Отряд их, куда ты ходишь». «Не в ту сторону я хожу».«Черт их знает, в какой они стороне. Ого, знали б мы!.. А как называется — знаем. Отряд Сталина. Вот какие верные Сталину. Скажи ты! И тут без него не могут прожить. Да хана им всем скоро будет вместе со Сталиным. Гитлер вон куда добрался. К Волге. К Сталинграду. Под корень сечет вашего Сталина».О Сталинграде я слышал. Кричали об этом полицаи, тайно говорили между собой люди, старые мужчины. Дед Качанок горестно вздыхал, зная, что немцы далеко углубились в матушку-Русь, проникли в самое сердце, горевал так, что даже поутих, ругаться перестал.Может, как ничто другое, это горе старика, тревога за далекий город передались и мне, мальчонке. Я думал, что там, в том городе... в Сталинграде... есть какое-то большое-большое сердце, оно бьется, и потому живут все города, села, все люди, живет и воюет Красная Армия... Я знал: когда сердце пробивают, человек сразу умирает; все живое умирает от удара в сердце. Я хорошо помню, какой испытывал страх в те дни, когда говорили о Сталинграде. Я представлял, как немецкие танки, такие же, что шли по шоссе мимо Добранки, все машины и все солдаты лезут на гору, на которой лежит сердце. Почему на горе, откуда появилась гора — не знаю. Это как сон. Может, гору я придумал, чтобы немцам было тяжелее Добраться туда. Шишка тоже сказал матери о Сталинграде. Но его слова не испугали. Он не сказал про сердце, что вот-вот ударят в сердце. Он просто сказал, что там «рубят Сталина под корень». Глупость, по-моему, сказал. Я знал, что Сталин в Москве, об этом шептались мужчины. И человек не дерево, никто его под корень не подрубит, у нас говорили эти слова просто так, чаще чтобы попугать. «Подрежу я тебя под корень», — говорили мужчины, играя в карты. Потому я подумал, что у немцев не все очень уж хорошо, раз Шишка такое говорит. И мать ему хорошо ответила, это я запомнил, знаешь, когда подслушиваешь под дверью, все запоминается; она сказала, что никто не знает, где тот корень, и что он глубоко в земле, не докопаться до него.Шишка даже присвистнул: «Вот ты, говорит, как! Сразу видно: набралась партизанского духу. Партизанкой стала!»Голос мамин задрожал. Больше она не шутила. «Гриша, что это ты втемяшил себе в голову? Где я могла набраться того духа? От кого?»«От кого? От своего Корнея!»«О чем ты говоришь. С того дня, как в военкомат проводила, только во сне и видела. Пусть я не сойду с этого места! Боже мой! За что ты меня караешь? Ну, согрешила, дурная баба. Слаба наша сестра перед вами, чертями. Вы-как мед... Сладкие, потому липнешь к вам».«Скажи, кто он, может, тогда поверю. Или со мной согреши».