Ого, побоятся они! Значит, выходит, есть книги, за которые можно не бояться? Но, по правде говоря, и книги недолго занимали меня. После ухода матери Анька плакала. Старик быстро занял ее игрушками и сказками, рассмешил. Малышка, что с нее взять, думал я. Он и меня пытался рассмешить, но я хотя и не смотрел волчонком, однако и смехом не заливался: не слышал я сказок, ли! Так я думал. Мать строго наказала: пока не причем за нами, мне одному — никуда, только если поведет Яе Поливода, тогда нужно идти и без нее, без мамы... Но я все же раздумывал, как бы сбежать к Яшке Качан и вместе с ним посмотреть, что творят на селе немцы. Каль, правда, было Аньку: это при мне она слушает сказки, а без меня такого реву задаст, что старику не совладать с ней. К счастью, мать скоро вернулась. Не такая испуганная, как утром, более спокойная, даже, показалось мне, повеселевшая. Шепотом, но не особенно таясь от меня, сказала Поливоде, что амбар с хлебом сожгли братья Казарские, а сами ушли в партизаны. Да не одни — и мать свою, выходит, забрали с собой. Немцы и полицаи ищут мать, всех соседей и свояков перетрясли, приказ объявили: кто прячет бандитов или их мать, будет расстрелян на месте, без суда. Немцы и полицаи очень злы еще и потому, говорила мама, что Казарский Сергей... он теперь заврайоно на Витебщине, перед войной в Минске учился... так этот Сергей за неделю до пожара в полицию поступил и той ночью караулил амбар. Поливода в ответ ничего особенного не сказал, но я приметливый был — обратил внимание, как он обрадовался, даже лицом просветлел и руки потер. Уже тогда я догадался, почему мать привела нас к нему — учитель с партизанами связан. После, в отряде, отец рассказывал, что Евлампий Никанорович был тем человеком из Добранки, с кем он сразу установил связь, как только пришел в свой район, в отряд имени Сталина. Отец обучался в специальной школе. Их группу высадили на парашютах в Чечерских лесах, а потом рассылали в отряды командирами диверсионно-подрывных групп. Через Поливоду он и мать первый раз вызвал в лес. В архивах нет фамилии Поливоды как связного партизан. Я говорил о нем в райкоме. Разве не может считаться партизаном человек, пользовавшийся доверием отца и, конечно, знавший местонахождение отряда? Отец говорил мне: если бы мать арестовали после пожара, старый Поливода повел бы нас, детей, в отряд. Отец наказал маме не отсылать нас к тетке, там сразу бы нашли. Разве ж это не связной? Сергей Казарский тоже подтверждает, что Поливода надоумил его идти в полицию и сжечь амбар. Сергей рассказывает, что он пришел к своему учителю и попросил совета, где искать партизан. А Евлампий Никанорович, говорит, спросил у него: «А с чем ты пойдешь к партизанам?» — «Как с чем? С руками, с головой». Оружия у них никакого не было. Искали, не нашли — шел второй год войны, все подобрали. «А не мало ли этого?» — спросил старик, а потом будто невзначай заметил, что очень уж тихо добранская полиция живет, морды нажрали, от сна пухнут. Вот тогда, говорит Сергей, и тюкнуло ему в голову, как поступить, чтобы иметь право пойти к партизанам. Да такому человеку, скажу тебе, если по-умному посмотреть, памятник надо поставить. Учителю этому, Поливоде. А мне Федорцев говорит: «Кто своей смертью умер, тому памятников не ставят». Глупости говорит. Главное — как человек прожил, что сделал для людей. Конечно, всем не поставишь, но такому, как Поливода... Люди должны помнить хорошего человека и его дела. Однако и про таких, как Шишка, не забывали бы. Когда Плиска поцеловалась с ним... как вспомню...