Не обращая внимания на больных, на персонал, Ярош загремел на весь корпус:— Когда здесь наконец будет похоже на больницу?Тамара Александровна догнала его, сжала локоть.— Антон!— Клиника! Помойная яма, а не клиника! — не унимался он. Тогда и она заговорила громко, отводя удар:— Нам не отпускают столько средств, сколько вам, профессор. Походатайствуйте за нас. Вы председатель комиссии горсовета.Они вышли во двор. Под ярким солнцем — все вокруг сияло и зеленело — гнев Яроша утих. Он взглянул на Гаецкую и увидел, что она, щурясь от света, уже опять улыбается.«Чертова баба! С нее, что с гуся вода. Ну, погоди же!»Сказал спокойно, с улыбкой, мирно шагая рядом с ней по асфальтовой дорожке:— Мне Шикович рассказал. В редакцию пришло письмо. Пишут добрые люди, как ты используешь санитарную машину. С утра — на рынок, вечером — в лес. На Украину за вишнями. А врачи неотложной ходят пешком. Я ему говорю: если о Гаецкой, можешь давать без проверки. Все правильно, ручаюсь головой. Сенсационный фельетон выйдет!Она остановилась. Ярош по инерции прошел еще шага два и обернулся. Лицо ее, минуту назад пылающее, побледнело. Сказала с угрозой:— Появится фельетон — я тебе этого до смерти не забуду, — и, не попрощавшись, пошла назад.Майзис, маленький, курчавый, в больших черных очках, встретил консультанта на крыльце отделения, сказал:— У вас сегодня, коллега, хорошее настроение.— А разве вы видели меня когда-нибудь в плохом? — шутливо откликнулся Ярош.— Нет, но вы так погружены в свою работу, что иной раз кажется, ничего вокруг не замечаете. Даже того, какой день. А день — красота! Посмотрите!Ярош засмеялся.— Знаете что? Приезжайте ко мне на дачу. Я покажу вам такую красоту, какой вы, горожанин, сроду не видывали.Проконсультировав нескольких больных, Ярош вновь почувствовал усталость. С ним это редко случалось.— Должно быть, будет гроза. Хочется спать, — зевнув, сказал он Майзису, когда они переходили из палаты в палату. — Последний?— У меня последний. Но очень просила больная из терапевтического, чтоб посмотрели её. Именно вас просит, Антон Кузьмич. По-моему, интересный случай. Митральный стеноз. Согласна оперироваться.Ярош взглянул на часы, вздохнул,— Пользуетесь вы моей слабостью.По дороге в терапевтическое отделение он сказал Майзису:— У Гаецкой в кабинете холодильник. Шелковые шторы, новая мебель. А рядом больные в коридоре!Майзис поднял голову, и очки его рассыпали ослепительные блестки. Улыбка тронула толстые губы.— У нас ее называют «царица Тамара».— Потому что вы беззубые здесь, как моллюски. Пропесочили бы эту «царицу» на партийном собрании.Молоденькая женщина-врач, встретившая их в коридоре, растерялась — покраснела, назвала Яроша профессором. Он не рассердился, но, опасаясь, что всё вместе — эта почтительность, вид отделения, Тамара — вызовет в нем гневную вспышку, нахмурился, опустил голову, выключился (он умел это делать), чтоб не видеть и не слышать, что творится вокруг.Они вошли в палату, где теснилось шесть-семь коек, между ними оставались лишь узкие проходы. Как ни старался Ярош, все равно сразу увидел все: грязные стены, латаные наволочки, простыни, застиранные полотенца, обшарпанные тумбочки.— Вот наша больная, — сказала врач, подойдя к койке в углу, и, спохватившись, придвинула Ярошу табурет.Больная как больная. Он видел таких сотни. Маленькая женщина, до того худая, что казалось, под одеялом ничего нет. А на подушке измученное лицо с ярко выраженными симптомами болезни: бледные, синюшные губы и крылья носа, а щеки зарумянились. Волнуется. И глаза… Какие глаза и как они смотрят! В них были вопрос, мольба, надежда, страх — вся сложная гамма чувств человека, жаждущего жить.