— Что ты! Бросить на завтра — дело простое. Пока высохнет... А так за ночь высохнет, и завтра мы будем готовы в рейс. Мы теперь все экономисты, знаем, во что обходится простой.— Не искушай, кума! Тут уж и у меня принцип кончил дело — гуляй смело.— Я останусь с вами, — сказала Тася. — Дай мне работу.— Дай ей, Иван, работу. Без работы она сомлеет— Какую тебе работу? Иди домой. Приготовь ужин. Придем с Федором, — но ни решительности, ни уверенности в голосе Ивана не было, он хорошо знал свою жену, понимал, что она чувствует его душевную тревогу и, конечно, никуда не пойдет не выгонишь же ее силой.— Я тебе, кума, принесу стул из конторки механика, ты сядешь и будешь рассказывать нам сказки. Умеешь? Если забыла, то лекцию прочитай про эту самую... как ее?., гинекологию свою. Все хочу узнать, как я на свет появился. До сих пор не верю, что меня бабка в Козином нашла. Черт его знает, может, таких, как я, и правда в болоте находят? Потому-то они чуть ли не каждый день «мокрые»... Где твоя наждачка, Иван? Почистим ржавчину. Самого себя тоже было бы нелишним подраить наждаком.Работу себе Таисия Михайловна нашла — вычистила кузов, протерла до блеска стекла, щиток приборов, ручки дверных замков, зеркало. По-женски, по-хозяйски, почти с медицинской тщательностью, как протирала свои акушерские инструменты. Хотела подмести в кузове, но Щерба не дал: нельзя перед покраской поднимать пыль, осядет потом на свежую краскуОни перекидывались легкими, несерьезными, бездумными, в Федькином стиле, словами, шутками. Она и Щерба. Иван молчал. Иван не слушал и не слышал их. Тася видела, что он не слышит, и ее охватывала неясная тревога, почти страх. Ей хотелось скорее остаться с Иваном наедине, без свидетелей, и спросить, что с ним. Если его так расстроила авария, сказать, чтобы не переживал не было бы большей беды, а это глупость, чего не бывает на дорогах, сам же говорил Характер у него такой, у Ивана. Это не Щерба, пять раз обдиравший бока своей машины, его на трактор пересаживали, прав лишали не один раз и сейчас держат на старой трехтонке, музейной, как шутят молодые механизаторы. И он, Щерба, смеется над собой вместе со всеми, ни из чего не делает трагедии. Или, может, его шутки — защитный панцирь, мимикрия?Пришел Корней. Тасю тронул, порадовал его приход. Значит, не равнодушен к происшедшему, только показывал свое мужское спокойствие. Не выдержал, взволновало его, что так долго нет родителей.Ивану тоже понравилось, что пришел сын, пусть себе и к завершению, когда распылителем красили крыло. Корней поздоровался со Щербой, хотя, видно было, не очень обрадовался присутствию соседа-зубоскала.— Привет, крестничек! Ты почему приходишь к шапочному разбору? Помог бы батьке залатать...Корней с серьезностью хозяина и большого знатока осмотрел машину. Спросил по-взрослому, с неожиданной для родителей практичностью, подделываясь под Федькину манеру разговора:— И в какой пятак тебе влетит такой гузак?1 Иван удивился: никто об этом не спросил — ни друзья-шоферы, ни Тася. Разъяснил не столько сыну, сколько Тасе и Федору;— Если бы он пригнал свою «Победу» сюда, то дорого не обошлось бы, сами все сделали бы, разве что крыло да крышку багажника пришлось бы купить. Но майор, видно по нему, своего не упустит. Сдерет он с меня по высшему тарифу. И за ремонт, и за свои переживания.Корней хмыкнул, словно потешаясь: