— А что? — казалось, совершенно искренне удивился Славик. — Пусть думает, что ты чемпион. Они любят чемпионов. Лучше обслужит.Он изучал меню. Морщился, вертел головой.— Одна свинина да рыбные консервы.— А тебе устриц бы хотелось?— Устриц! Огурца свежего нету. А на рынке их уже полно.— На рынке есть, — согласился Тарас. — Я вот везу.— Серьезно? Выкладывай. А то Яроши плюс Шиковичи все слопают. Колхозом живут. И аппетит у них там…— Неудобно.— Все удобно. Давай сюда!Тарас развязал мешок и вынул полдесятка молоденьких зеленых огурчиков.Славик передал их официантке, которая постелила чистую скатерть, поставила бокалы, с улыбкой слушая их разговор.— Марина! Помыть. Но не резать. А то повар половину сожрет. Целенькие. Украсить лучком. Отдельно сметану. Сколько? Стакан сметаны. Директору скажи: пусть посыплет голову пеплом. От стыда, что посетители приходят со своими огурцами. — Он швырнул на подоконник меню, как ненужное. — Отбивные.— Сколько?— Десять. Восемь съешь сама. Коньяку триста.— Только по сто.— Только? А ты сделай триста. Воды добавь. И закон не нарушен. И мы довольны.Официантка засмеялась и ушла.Манера Славика держаться и возмущала Тараса и забавляла: «Вот тип! Хоть бы спросил, есть ли у меня деньги на коньяк».— Ты слышал? Только по сто.— И правильно.— Брось. Все это ханжество дядей, которые пьют дома.— Ну, знаешь, дай волю таким, как ты… Налижутся.— Потому что нет культуры пития. В Париже десять тысяч кафе и нет пьяных.— Кто тебе сказал?— Читал. А у нас три ресторана. И нализываются каждый вечер.— Кто нализывается? Тот, кто на папины деньги пьет. Рабочий…— Брось. Не дели: ты — рабочий класс, а я — не класс… А кто я? Я так же зарабатываю свои пятьдесят шесть рублей. И отличаюсь от тебя только в одном… Тебе все нравится, ты все превозносишь… А я ко всему отношусь критически.— Вот именно — ко всему.— Не лови на слове. Гагарин полетел — я на голове ходил у нас в студии. От восторга. Критикую то, что не нравится.— Дурное и я критикую. Только не в ресторанах.— А где? На собраниях? Не люблю собраний — скучища.Тарас спросил язвительно:— А что ты любишь — парижские кафе? Славик разинул рот. Посмотрел на Тарасатак, будто увидел впервые.— Ты знаешь, что за такие слова бьют?— Заело?— Но черт с тобой! Слушай крамольные речи дальше. Не люблю, когда зажиревшие дяди начинают меня поучать…— Кто это «зажиревшие дяди»? Твой отец, Ярош зажирели?.. Моего отца фашисты повесили. Он тоже не годится тебе в учителя? Смотри, далеко зайдешь с такой философией.Тарас не выдержал, возмутился. И хоть говорил шепотом, на них уже начали обращать внимание. Славик первый заметил это и примирительно предупредил:— Тише. На нас смотрят.По радио объявили, что до отхода скорого поезда «Киев — Ленинград» осталась одна минута. Пассажиры торопливо покидали зал ресторана. За окном на перроне женский голос молил: «Боря, пиши! Каждый день пиши!»Тихо поплыли вагоны. Когда Тарас обернулся, на столе уже стоял графинчик с коньяком, огурцы, бутылка нарзана.— О чем задумался, маэстро?— Да вот стараюсь понять, почему у умных родителей растут такие дети?..— Глупые, хочешь сказать? Ладно. Выпьем и порассуждаем на эту тему.Славик заученно красивым движением разлил коньяк, придвинул Тарасу огурцы. Поднял рюмку, прищурился, полюбовался янтарной жидкостью.— Будь здоров, комбригадир! — и, не чокнувшись, выпил. Огурец взял рукой и аппетитно захрустел. Все у него получалось на редкость непринужденно. Тарас выпил полрюмки, разрезал огурец тупым ножом, посыпал солью — по-домашнему, основательно. Славик опять налил себе — столько, сколько осталось у Тараса. Но не выпил. Обхватил рюмку ладонью, наклонился над столом.