Когда там еще операция! Не раньше, чем через месяц… Да и можно ли будет оперировать? Это покажет обследование. А он уже волнуется. Волнуется, пожалуй, больше, чем перед своей первой самостоятельной операцией. Представляет ее сердце, видит, как на макете, сужение левого предсердно-желудочного отверстия… недостаточность клапана… Мозг начинает напряженно работать. Идет операция… Он внимательно и придирчиво прослеживает весь ход ее — от подготовки больной до…Вскрывает грудную клетку… Берет сердце… Вот оно…Машина резко затормозила. Ярош открыл глаза. Стояли перед закрытым шлагбаумом у железнодорожного переезда на окраине города.«Только всего проехали?» — удивился он.Прошло несколько минут, а он уже чуть ли не закончил операцию, на которую нужны часы.— Задремали, Антон Кузьмич? — спросил шофер.Где-то сбоку пыхтел паровоз. Затрубил в рожок стрелочник.Ярош заглянул в лицо, освещенное слабым отсветом приборов и красным фонарем шлагбаума. Нет, этого человека он не лечил, у него на лица память хорошая. Шофер, поняв, что доктор пытается его вспомнить, сказал:— Вы спасли моего сына, Антон Кузьмич. На всю жизнь вам благодарен. Мать каждый день поминает. Хоть бы ты, говорит, поьозил доктора. Скажите — и я каждый день буду вас возить.— Ну, что вы…Прошел недлинный товарный состав. Старенький паровоз кинул в ночное небо пригоршню искр. Они упали назад на землю, погасли.Медленно поднимался шлагбаум. Вместо красного фонаря загорелся зеленый. Ярош всегда дивился этой нехитрой механике.Машина бросила на переезд короткий сноп света. Заблестели рельсы. За переездом фары выхватили из ночи длинный отрезок шоссе,Ярош посмотрел в боковое окно и увидел звезды. Их было мало, и они плыли над черным лесом, который всегда ночью почему-то казался ему горной грядой — с вершинами, уступами, теснинами. А днем это была ровная стена леса в километре от дороги. Там, впереди, лес подступит к самому шоссе, и тогда исчезнет иллюзия. Антон Кузьмич не знал, как объяснить этот обман зрения.Остановка, разговор с шофером, звезды, лес — все это отвлекло его мысли от Зоси Правда, ненадолго. Вскоре он уже снова думал о ней, но теперь по-иному. Вспомнил вторую за этот день стычку с Тамарой. Она вдруг отказала в переводе Зоси в ту клинику, где работал Ярош. Язвительно спросила:— Твоя подпольная любовь?Антон не выдержал и выругался, грубо, со злостью. Гаецкая испугалась, сразу оформила перевод.Когда Ярош позвонил в редакцию Шикови-чу, что задерживается, тот сказал:— Черт с тобой. Торчи возле своих больных хоть неделю. А я погибаю от духоты.Ярош долго сидел у постели Зоси. Она смотрела на него, улыбалась, счастливая и смущенная.— Где вы были все это время? — спросил он.— Последние — четыре года здесь, в нашем городе.— Что же вы делали?— Работала приемщицей в швейной артели на Выселках.— И не знали обо мне?— Знала. Видела несколько раз.— Видели? И не могли прийти?— Не решалась..— Стыдно подпольщице быть такой нерешительной!— Какая я подпольщица! Я дочь доктора Савича. — Глаза Зоси наполнились слезами.— Ну, не надо! Пожалуйста! Никаких волнений и никаких рассказов! Обо всем поговорим потом. — Он поднялся, чтобы уйти. Она робко попросила:— Посидите еще немножко, Антон Кузьмич. Мальчик этот, Тарас, жив?— Мальчик! Мальчик уже в армии отслужил. На заводе работает…