Я не сразу понял. Подумал, что организовали они. Да нет! Это не был похоронный звон. Не фарс. Нет! На всю округу зазвучал грозный набат. Колокола звонили так, как звонили испокон веков, когда шла беда — нашествие врага, наводнение, пожар. Колокола звали: «Подымайся, народ! Подымайся, народ!»И люди подняли головы. Толпа словно выросла. А палачи испуганно заметались. Что-то кричали Бругер и Шмидт. Лучинский бросился к церкви. За ним гестаповцы. С бронетранспортера начали бить из пулемета по звоннице.А колокола все призывали: «Подымайся, народ! Подымайся, народ!»Не знаю… И теперь не знаю, это ли было причиной или так было задумано… Но казнь остановили. Повесили одиннадцать. Три виселицы остались пустые. Остальных арестованных отвезли обратно в тюрьму. Большинство из них в скором времени расстреляли.Когда человека, который звонил, убили, колокола долго еще грозно гудели, так сильно он раскачал их. Ему было семьдесят шесть лет. Старый, глухой, одинокий звонарь. Кузьма Егорович Сорока. Как он попал на колокольню? Намеренно? Случайно? Но несомненно одно: увидел он оттуда, как расправляются фашисты с нашими людьми, и не выдержал. Знал, что идет на смерть. Пошел. По тому, как стреляли там, на звоннице, как начали стихать колокола, я понял, что человек убит. Но понял и другое, главное, — что он сознательно шел на это. Помню, я пожалел, что неведомый борец не втащил туда пулемет. Одних колоколов мало. У меня, по крайней мере, будут пистолет и граната. Но они спрятаны дома.Когда площадьь опустела, я пошел домой. По всему городу — патрули полиции и гестапо. Трижды меня останавливали и проверяли документы.Лиза бросилась навстречу, встревоженная и обрадованная.«Я все глаза проглядела. Почему так поздно? Говорят, людей вешали?»И тут, впервые за этот день, мной овладела слабость. Подкосились ноги. Я обессиленно опустился на диван, должно быть, побледнел.«Что с тобой?»«Повесили Павла», — сказал я и… заплакал.Она знала Павла, он заходил как-то, и ей нравилось, что я дружу с таким человеком, интеллигентным, умным, служащим управы.Трудно сказать, почему я доверился ей в ту минуту. Бывают душевные движения, которые невозможно объяснить.Женщина в этот момент, видно, многое поняла. Зажала рот руками, боясь закричать. Потом глянула в окно, закрыла на крючок двери. И ни о чем больше не спросила. Пропала ее надежда сделать меня мужем. И она сразу постарела, осунулась, совсем огорчилась, когда я отказался от еды. Я тоже больше ничего ей не объяснял. Надел лучший костюм, достал из тайника пистолет и гранату.Она спросила:«Ты больше не вернешься?»«Не знаю».Я сказал честно. Разве я мог знать, что со мной будет.Она поцеловала меня.«Будь осторожен, Кузя. Знай, тебе есть куда вернуться».План был прост. Все становится простым, когда человек перестает думать о себе, о своей жизни… Когда главное — достижение цели.Полиция помещалась в двухэтажном особняке по соседству с управой. Я мог пойти прямо туда. Но сначала пошел на площадь, пустую и жуткую в тот день. Холодный осенний ветер покачивал тела повешенных и веревки на трех виселицах. Для косо они оставлены? Нет, меня живым фашисты не возьмут! Я прощался с товарищами. Остановился против Павла шагах в двадцати. Ближе часовой не подпустил. Павлу на шею была накинута еще одна петля — повешена дощечка с надписью: «Я руководил бандой, которая убивала немецких солдат». Наде Кузьменко прикрепили на грудь надпись: «Я взрывала немецкие эшелоны».