Иванов рассказ помог Тасе выдержать душевную тесноту в теткином доме.У Федоры были дореволюционные представления о женской доле, о женских обязанностях. А она, Тася. юная интеллигентка, хотела жить совсем по-новому.Федора за всю свою взрослую жизнь спала в сутки не более четырех часов, разве что в праздники позволяла себе полежать лишний часок. А Тася любила поспать, на медпункт ей в девять, так она иной раз и туда опаздывала. А для тетки девять часов — уже добрые полдня работы.Федора жалела съесть лишний кусок, а Тася любила поесть и не была бережливой: могла хорошую еду в помои выкинуть. Были у нее. видимо, от матери шляхетские черточки — желание шикануть, пофорсить. Но больше было молодого задора. На третий день после свадьбы она потянула мужа в клуб, на танцы. И потом Уводила его часто: не сиделось ей дома. Федора не выдержала, упрекнула: «Не забывай, какая у него работа.это не то что твоя — укольчик сделать...» Настоящей работой старая считала только одну Тасину обязанность — принять роды.Но, пожалуй, самой тяжелой и самой болезненной для Федоры была их «идеологическая война». Тася настойчиво потребовала от тетки снять иконы, занимавшие весь красный угол,—Иисус Христос, божья матерь, Иоанн-креститель, Георгий-победоносец... Стыдно ей, мол, акушерке, комсомолке, жить под образами. Можно представить, как трудно было «монашке» покориться: Федора повесила иконы в кладовке и там молилась. Но во время ее молитв Тася пела веселые песни или включала радио. Только через много лет, на похоронах Федоры, когда старуху отпевали ее набожные подруги, Тасе, зрелой уже женщине, матери двоих детей, впервые стало нестерпимо стыдно за юношескую свою жестокость и бестактность, за эти несчастные иконы, за пение, когда та молилась. И другие обиды, сознательно или несознательно нанесенные тетке — все могло быть за шесть лет совместной жизни! — в день траура разбередили душу, и женщина, к удивлению сельчан, горько плакала над гробом тетки мужа, как плачут разве что над гробом родной матери....Как ни любила Тася своего Ивана, но задевало, наверное, ее, что он «тракторист мурзатый», очень хотелось ей просветить его, «обтесать», хоть как-то приблизить к своему кругу — к интеллигенции. Таскала мужа в клуб на все мероприятия, водила в гости к учителям, заставляла читать, слушать радио и настойчиво уговаривала поступить учиться в техникум, конечно на заочное отделение. Иван сначала отбивался: «Тасечка, родная, нам нужно сначала дом свой построить, а потом уже учиться».Как раз в то время отсталый их колхоз «Красная нива» превратили в совхоз «Добранский» и приехал туда директором Астапович, человек, далеко глядевший вперед. Он сразу прикинул, кто те надежные люди, которые навсегда останутся в совхозе и с которыми можно поднимать хозяйство. Ивана Батрака, безусловно, одним из первых приметил — работник добросовестный. И сразу сообразил, что нужно молодой семье, чтобы задержалась она, не полетела искать счастья в город. Увезет, без сомнения, увезет Ивана из теткиной хатки такая жена, которой земля горит под ногами. Дом им нужен. Дом! Он все взвесил, в том числе и Тасин гонор, и прежде всего перевел Ивана с трактора на машину: почище будет муж у акушерки, да и строиться так легче.Иван намеревался строить обычную деревянную избу как у всех. Астапович возразил, сам начертил план его будущего дома. Дворца, по понятиям того времени! Испугался Иван: «Не вытяну, Федор Тимофеевич».— «Вытянешь. Поможем».