Иван сначала возмутился и хотел было послать Яшку... Подумаешь, деятель! Сорвал завершение уборки, а теперь ищет виноватых! Но от крепких слов удержал сын: очень уж смущенный был у Корнея вид. Да и механизаторы будто предупреждали нежелательную ссору: не взорвались хохотом на въедливые Качанковы слова, а только невесело усмехнулись, один Щерба хихикнул, услышав от Качанка, что ему плакать хочется.В конце концов, виноват он сам, рассудил Батрак, опоздал на работу... Но ведь простоя из-за него нет — на роле выезжать нельзя. Да похоже, вообще не из-за его опоздания Качанок такой ядовитый. Случилось, наверное, что-то необычное. Но что? Неужели после его ухода из «кульдюма» хлопцы учинили дебош, подрались? Кто? Выпив, бывает задиристым Федька Щерба. Но по нему не видно, чтобы он чувствовал себя виноватым, наоборот, в отличие от всех остальных, физиономия его блестит как намасленный блин. И в глазах — чертики.— Кончай митинговать! — приказал Качанок, хотя, кроме него, никто ничего особенного не сказал, так, бросали обычные слова, безобидные шутки, хитро разводя, как понял с благодарностью к товарищам Иван, контакты, которые они с Яшкой чуть не замкнули. — Поехали в контору! Директор ждет.Щерба тихонько присвистнул: серьезное дело, раз сам Астапович всех их зовет на «ковер».Иван знал, что Качанок полезет в кабину, потому не спешил идти к своему «ЗИЛу», стоявшему под шиферным навесом. Качанок понял это и приказал шоферу другой машины — Василю Бойко — заводить.В кузове, когда поехали, Иван спросил у своих ребят— Что случилось, хлопцы? Те пожали плечами.— Какое-то чепе, — сказал Костя Малашенко.— Федя, ты вчера не накуролесил?— Что ты, Корнеевич! Да меня вчера к любой ране можно было прикладывать. Добрее человека не то что в Добранке, во всем районе не было. Люба и та меня поцеловала.— Не знала она, что ты с Катей целовался, — немного мрачно, как всегда, пошутил Коржов.— А, браточка, так надо же было потренироваться. А то полная деквалификация. Забыл, с какой стороны к бабе подходить.Хохотнули так, что даже Качанок высунулся из кабины, подозрительно оглядел их: не над ним ли смеются?Иван снова подумал о жене, и снова ему стало хоро-шо, вернулось ощущение теплоты и счастья. В сущности, все это мелочи. Что особенного могло случиться? Самая большая неприятность — дождь, если он надолго. Но, как шутил тот же Щерба, «бога на ковер не поставишь».Подъехали к конторе, двухэтажному, типовому, не в лучшем смысле слова, зданию, из окон которого выглядывали женщины — бухгалтеры, плановики, делопроизводители.Щерба пошутил.*— Ты смотри, как конторские дамочки на нас любуются. Как космонавтов встречают.Но никто не засмеялся.Перед входом в дом, на крыльце, будто только теперь что-то вспомнив, Качанок повернулся к Ивану-— Ученика не нужно! — Корнея, значит, который шел вместе со всеми.Иван решительно заступился за сына:— Он что, плохо работал?— Не за премией идешь.— Ты нас премией не попрекай. Мы ее трудом заработали, мозолями. Не знаю, чем ты зарабатываешь...Качанок позеленел от возмущения: так подрывать его авторитет тут, у конторы, где через открытые окна все слышно.— Ребята, будьте мужчинами, — успокоил их рассудительный Коржов.Обиженный Корней круто повернулся и пошел назад. Иван остановился на ступеньках, проследил за сыном. Если бы тот пошел в молодой тополиный парк, посаженный вокруг Дома культуры, Батрак-старший, возможно, пошел бы следом, несмотря на то что всю его бригаду вызывает сам Астапович. Но Корней молодец — залез в кабину грузовика, ему хотелось быстрее на поле, к комбайнам.