Иван откусил ржаного хлеба и почувствовал, что кусок застрял в горле. Подумал: правда, будто смазки не хватает, как говорит Щерба. Налил квасу, выпил. Больше ничего не хотелось. Даже муторно стало при мысли, что надо поесть.— Иван Корнеевич, огурчики малосольные. Свои принесла, не сельповские. Знала же, что праздник у вас — дожинки.— Хорошо празднуем! Пьем квас, закусываем огурцами малосольными! Любота! — завелся Щерба.— Ты опять?— Спасибо, Катя,—сказал Иван.— Нет аппетита... после вчерашнего.— Неужели перепил? Мало же пил. Или тебе Тася поднесла? Вот счастливчик! А моя, зараза, десятку спрятал... в сапог, в самый носочек засунул, так и там нашла. Собачий нюх у нее на деньги. Вот порода! Кто ее такую вывел? Отец же был человек как человек.— Пахнут, Федя, твои деньги, потому Люба их и находит, — заговорщицки подмигнула Коржову и Кравченко Катя.— Чем же это они пахнут?— Чужими бабами. На баб у Любы нюх.Катя повела бедрами, наклонилась над термосом, наливая борщ, оголились выше колена белые красивые ноги. Пошутила она ехидно: все знали, что Федька может без конца чесать языком, часто обнимает женщин, но чтобы изменить своей Любе, такого у него и в мыслях никогда не было. Комбайнеры весело засмеялись, а Щерба даже немного смутился, во всяком случае не нашелся сразу что ответить.— Катя, борща мне не наливай.— Почему, Иван Корнеевич? Такой борщ!— С животом у меня что-то.В другое время Щерба не преминул бы пошутить над его животом. Но нашлась зацепка отомстить Кате и Федька чуть ли не обрадованно закричал:— Вот как вы травите людей в своих проклятых «Бабьих слезах»! Травили б лучше кулажских шпионов. Так нет же — своих. Лучших людей! Накормила вчера вонючими котлетами. И человек мучается...У каждого есть своя профессиональная гордость; Катя, любившая свою работу — кормить людей, была особенно честолюбива, ведь ее чайная считалась одной из лучших в райсоюзе, даже устаревшие шутки насчет «Бабьих слез» обижали женщину, прошедшую путь в чайной от официантки до заведующей и работавшую честно, с душой. Не обязательно ей было самой везти обед в поле. Повезла. Из уважения к тем, кто хлеб убирает. Да и знала, что мужчины любят, когда привозит обед она, — и накормит лучше, не казенно, по-домашнему, и пошутит по-свойски, новости расскажет, — в придорожную чайную новости приплывают отовсюду. Поэтому на выпад Щербы Катя ответила будто бы шуткой, но зло:— Мне, Федька, давно хочется накормить тебя так, чтобы ты три дня штаны не застегивал.Молодые шоферы засмеялись, Ивану было не до смеха. Кстати, его угрюмость сегодня сдерживала и Катю, и его товарищей, а то, бывало, расходились так, что ягодницы выглядывали из леса, привлеченные их хохотом.Старый Коржов, вообще редко улыбавшийся, поморщился брезгливо:— Нашли о чем говорить за обедом. Катя покраснела. Мужчины примолкли.Иван и от второго блюда отказался, совсем огорчив Катю, больше всего старавшуюся угодить обедом именно ему.Коржов, человек деликатный, почувствовал себя виноватым, что нагнал на веселую компанию тоску, и решил поправить дело, но шутить он не умел, поэтому повернул разговор на серьезное — на то, что сегодня было новостью номер один.— И кто его видел?— Кого?— Шишку.Иван сжался, будто в ожидании удара. Остальные тоже притихли.Иван невольно взглянул на Володю, и ему показалось, что парень побледнел: уж не из-за двоюродного ли деда опоздал на работу? Неужели встречался? И Катя еще больше покраснела. Тогда Иван вспомнил, что она тоже какая-то родня Шишке. Странно, он никогда не думал об этом, может, потому, что отец ее погиб на фронте, как и родной Володин дед. Были в селе две семьи Шишкиной родни, с которыми он старался никогда вместе не работать, не отдыхать и вообще не иметь никаких дел.