— Вам только груши и снятся.— Браток ты мой, ей-богу же снятся. Ого! Сладость такая!Комбайнеры засмеялись. Качанок, навалившись на руль, весело засигналил. Даже серьезный и величественный, как статуя командора, Кузя усмехнулся.Корней, обойдя машину, пошел в противоположную от своего комбайна сторону — куда глаза глядят, лишь бы подальше от этих бесстыжих зубоскалов. Иван хмуро сказал:— Испортите вы мне парня.— Человеком сделаем, дурень! Где он у тебя рос? - в семье шофера и акушерки, в деревне — такой вырос. Ну хоть на выставку его. Нужно же такому быть в наш век! Во всем свете этот взрыв... как его?— Сексуальный, — подсказал вчерашний солдат Костя Малашенко.— Вот! Слышал? Солдаты и те знают. А твой учит эту... как ее? Ну, скелет где... Анатомию! А на титьку глянуть боится.— Хлопцы! Премия близко, — перебил Щербу Кача-нок. — Нос у меня чешется, как у Федора Фомича. Мешок с деньгами прибудет в Галое. Как бы не удивились товарищи из области: где комбайны гуляют?— А ты скажи: купали их в Студеной. Работу кончили и — бултых с комбайнами в речку.С веселым смехом механизаторы двинулись к машинам.Кузю раздирали противоречивые чувства. Качанка он и одобрял и осуждал. Умеет поговорить с людьми, за это, видимо, и держит его Астапович. Батрака, упорства которого побаивался, нокаутировал одним ударом, старым демагогическим приемом: с народом посоветуйся! А «народу» подыграл, настроил шуточками, над начальством посмеялся, над самим собой, клоуна этого, Щербу, возвысил уважительным — Федор Фомич, хотя обычно, как все, Федькой называл. Сам полный трезвенник, не раз горячо выступавший против пьянства, тут явно потакал желанию таких, как Щерба, — смочить премию. Все пустил в ход. Комбинатор! Но как иначе было выкрутиться? В работе, товарищ Кузя, самые неожиданные ситуации возникают. Как в бою. на фронте Таисия Михайловна привыкла встречать мужа и сына после работы возбужденными, веселыми. Неудивительно: люди убирали хлеб. Есть ли труд благороднее? Сравнить с ним могла разве только одно — помочь родиться человеку.В тот вечер Корней вернулся один. Молчаливый Мрачный.Мать встревожилась:_ А отец где?— Где? — иронически хмыкнул Корней. - В «Бабьих слезах». Так называли чайную у шоссе, ее проклинала Щербова Люба, да и некоторые другие жены. Таисия Михайловна, наоборот, к заведению этому относилась вполне доброжелательно, хотя немного иронично называла чужим словом «кульдюм». Иван заглядывал туда редко и выпивал разве что кружку пива, когда привозили бочковое, свежее, из бутылок не любил. Сама она по профессиональной обязанности должна была следить за санитарным состоянием чайной, и заведующая дружила с ней, обеспечивала фельдшерицу то колбаской твердого копчения, то селедочкой такой, какую в сельмаге редко увидишь, то ранними помидорами, привезенными райсоюзом с Украины.— Кончили уборку? — спросила успокоенная Таисия Михайловна.После завершения такой работы почему бы мужчинам и не выпить! Она совсем не хотела, чтобы Иван ее стал полным трезвенником, откололся от товарищей. Это когда-то, в молодости, она стремилась оторвать его от трактора, сделать интеллигентом. Не удалось — и теперь не жалеет.— Такие работнички до снега будут убирать!— зло ответил Корней с юношеской непримиримостью.Мать снова насторожилась: что это с ним? Неужели не поладили с отцом? Работали ж все лето душа в душу. Иван не мог нахвалиться сыном. Парень, заметив недоуменный взгляд матери, разъяснил: