— Какой шишка?— Тот. Полицай. Тише ты. Дед смотрит. Считай, тридцать пять лет отмагаданил. Живучий, гад.Ударила кровь — в затылок, в виски, в лицо. Зазвенело в ушах. Колыхнулись и поплыли вдаль все сидевшие в президиуме.Дождь утих. По-летнему сразу, неожиданно. Астапович на полуслове прервал восторженный рассказ про комплекс — главное детище своего многолетнего руководства.— Вес, ребята. Агитировать друг друга будем потом. А теперь — за работу. Пока приедете в Козиное — ветер росу обобьет. Значит, договорились твердо? Вечером варим пиво.Как сквозь глухую стену доносилась до Ивана директорова поэма про комплекс, бычков, его призыв к работе... Сейчас он был в прошлом — в своем детстве, в войне.Комбайнеры веселые ехали на работу. В кузове хохотали — смешил Щерба. Иван сидел в кабине рядом со своим коллегой — молчаливым Василем Бойко. Жадно курил, хотя давно держался правила — в машине не курить, чтобы меньше за день выкуривать сигарет.— Что вы, Корнеевич, словно не рады? Качанок кругом сам виноват, а нам хотел устроить разнос. Подумаешь, военную тайну выдали — полполосы не сжали. Дед, молодец, осадил его. Плюхнулся Яшка в лужу задом.Пока приехали на машинный двор, выглянуло солнце. Все вокруг, омытое утренним дождем, заискрилось радужным блеском.Не радовало солнце. Не радовала предстоящая работа, так волновавшая его час-другой назад, когда он озабоченно поглядывал на окна, ждал, не утихнет ли дождь. Нет, не то чтобы не радовало ничего. Как бы оборвалось что-то внутри, жизнь раскололась надвое. Была она цельная, привычная, установившаяся и... счастливая. Да, счастливая, несмотря ни на что, ни на какие отклонения, помехи, неприятности, разочарования. Попадались на дороге обманщики, прохвосты. Портилось настроение, злили хитрости людские, часто очевидные, а иногда и непонятные, типа вчерашней Качанковой — кому и зачем это нужно было? Обижала зависть некоторых — что богато он живет, что жена у него красивая, интеллигентная, дети умные, трудолюбивые. Но все это мелочи — вчерашние, сегодняшние переживания. Нет, даже не мелочи — радость. Да, радостью были даже эти неприятности, ибо они были частью той жизни, в которой он был счастлив. Самое страшное, что жизнь, которой он только что жил, вдруг как бы отлетела в будущее, стала туманной мечтой. Это было ужасное ощущение. Тася, Валя, Корней, Астапович — разве они только мечта? И ему еще.нужно прийти к ним оттуда — из войны, горя, небытия, сиротства? Да нет, какая ж тут мечта? Сын — вот он, рядом.— Корней! Сыночек, сыночек!— Что, папа?Почему у него тревожный голос, у Корнея? Что его испугало ?— Масла не нужно подлить?— Да подлил я, как только пришел.— Ага. Подлил, — но все равно полез в мотор за щупом, удивив, обидев Корнея недоверием.Подошел Щерба:— Долго ты будешь возиться? Языком вылизываешь свою яхту? Ее Корней вылизал уже. Настырные вы, Батраки. Э! Да у тебя руки трясутся. Отчего это? Пусть мы... так мы с солдатом вчера здорово газанули. Если б не Люба, не знаю, где ночевал бы. Может, у Кати. А ты ж не пил — причащался. Как твоя пани Туся.Щерба знал, что Корней не любит, обижается, когда мать так называют, — какая она пани? — и не преминул зацепить парня еще раз.Неожиданно для отца, для Щербы Корней возмутился.— Я прошу вас! У мамы есть имя: Таисия Михайловна ! — сказал он вежливо, но жестко, а «прошу вас» — с угрозой, так, что даже нахальный Щерба растерялся.