Возьму твою боль, часть 1
Тася на кухне на газовой плите готовила завтрак. Гибкая, как девушка, в марлевой косынке, в пестром фартучке, она казалась праздничной и помолодевшей Цван вспомнил, какая сладкая была у них ночь, медовая, как у молодоженов.— Что же ты не разбудила?— Так дождь же идет— А если наряд на другую работу?— Корней давно пошел. С новым нарядом давно приехал бы.— Все равно нехорошо. Что обо мне подумают... Вчера за заводилами потянулся.— Не казни себя. Надо и отдохнуть. Без выходных работаете.Ивану захотелось обнять жену, снова почувствовать ее близость. Обнял осторожно, как бы несмело.Она, ниже ростом, прислонилась щекой к его груди, словно хотела ухом послушать сердце.— Иваночка, - и была в этом единственном слове женская нежность и горячая благодарность за то, что он такой, что она и через двадцать один год любит его так же, как и тогда, в своей немного бесшабашной молодости, за то, что не дал ей ошибиться. Он часто спрашивал ее прежде: «За что ты меня полюбила?» Она, не умея объяснить, отделывалась шуткою: «За то, что мазутом от тебя пахло».За коротким завтраком Тася высыпала мешок новостей — врачебный пункт по этой части как диспетчерская, — новости были деревенские и свои, домашние — о детях, но все легкие, веселые. Ей хотелось говорить, хотелось еще чем-нибудь потешить его, порадовать. Но Иван смотрел в окно, за которым сеялся мелкий дождь, и думал о Козином, о несжатом ячмене.— Качанку штаны надо снять.— За что?— За вчерашнее. Три часа перегоняли комбайны да речи говорили. Ему лишь бы парад устроить, показухуНо Тасю это рассмешило, как маленькую, возможно, представила, как бы высекли Качанка.Иван не хотел брать зонт (плащ его дорожный забрал сын), отбивался:— Посмеются наши зубоскалы, что я под зонтиком на работу иду.Но в это время вышла заспанная Валя, услышала его слова, хмыкнула.— В каком столетии вы живете? Передовые механизаторы! Движущая сила прогресса!Посмеялись все трое.Но с зонтом он все же влип, правду деды говорили-бабу слушай, а свой разум имей. На машинном дворе, под поветью, где слесари, шоферы и трактористы во время перекуров забивали «козла», сидела вся его транс-портно-уборочная бригада и... Качанок. То, что хлопцы вот так сидят, от ворот увидел — пасмурные, как это утро, и то, что во дворе в такое время Качанок, встревожило Ивана. Уже то нехорошо, что он, бригадир, явился последним.Зонт он свернул еще у ворот, но не бросишь же его за забор, да и поздно, — без сомнения, механизаторы вели его глазами от самого села и, конечно, здорово проехались на его счет, не случайно Корней, бедняга, сидит красный как вареный рак, — стыдно за отца.Качанок «приветствовал» Ивана издалека, когда тот был еще посреди двора:— Ну вот и его величество господин Батрак. Дождались ! А как же — его величество гуляют под зонтом. Мы же антилигенты! Жену проводили до медпункта. Головку заодно полечили. А может, по грибки ходили? Хотя где там! Глаза непромытые. Морда опухшая после вчерашнего. Подставил бы свой святой лик под дождик. Освежился бы! А ты под черный зонт забрался. Тоску нагоняешь. Вон Щербе плакать захотелось... от такой жизни. Видишь, как скис человек?Ехидные словечки кидал «рабочком». Обидные. Хотя был он свой, добранский, и отношения со всеми своими были у Яшки панибратские, но давно уже он не обращался ни к кому столь бесцеремонно — понимал свое положение. А к передовым рабочим, таким, как Батрак, вообще относился с особенным уважением и демонстрировал это — на собраниях, в быту.