Сколько горя оставили немцы на нашей земле! Но люди понимают, что не народ немецкий, не немцы вообще — фашисты во всем виноваты. Он, Иван, тоже соглашался, что народ обвинять нельзя. Когда в совхоз приехала немецкая делегация, он был на встрече и аплодировал их дружеским словам. Однако на ужин, пить с гостями водку, не пошел. Не мог пойти. И от предложенной ему поездки в Германию отказался, удивив многих, разочаровав и Тасю: хотелось ей и такой славы для мужа.Нет, к Володе нужно относиться как к Володе,— школьнику, комсомольцу, соседу, другу сына. Винить его можно за одно — подленивается. Преодолев свое чувство, Иван теперь был внимателен и ласков со своим молодым помощником. Володя, обычно любивший порассуждать на разные темы, вначале был насторожен, молчалив: испугало наказание — бригадир не взял на машину, значит, Батрак здорово рассердился на него за опоздание. Парень старался загладить свою вину, ловил каждое движение старшего, без слов понимал любой приказ. Иван подбадривал его вниманием. Говорил с ним при остановках. И самому становилось легче: работа и разговор с человеком отгоняли страшные воспоминания.— Как там Корней с прицепом справится?- Корней! Что вы, дядя Иван! Да Корнею хоть железнодорожный состав прицепи — повезет. Талант! В отца пошел. Машину он водит лучше нашего инструктора. Когда сдавали на права...Понимал, что Володя немного подхалимничает, но все равно приятно слышать похвалу сыну. Да, Корней такой! Сам Астапович позволил ему во время уборки подменять отца и за штурвалом комбайна и за руле«ЗИЛа». «Семейный уборочно-транспортный экипаж Ивана Батрака» — так назывался очерк в областной газете.Забавскому не понравилось название. Конечно, для, Забавского, мастера своего, писательского, дела, может, и некрасиво, а по его, Ивана, мнению, — красиво, ибо правдиво все было написано, а правда под любой шапкой хороша; ложь же, хоть в золото слова ее обряди, все равно будет безобразной.— Обед привезли, — объявил Володя и сглотнул; проснувшись, когда мать была уже на работе, он плохо позавтракал. Иван будто и не слышал про обед, только прибавил скорость. Невысокий, но густой, как щетка, ячмень, срезанный жаткой, ровно и красиво ложился на шнек и, подхваченный транспортером, поднимался в барабан. Нагрузка была такая, что молотилка, казалось, вот-вот захлебнется от натуги, разлетится барабан под напором колосьев, забьются сита. Но через какой-то миг молотилка снова начинала весело звенеть, ритмично стучали сита. Иван чутко ловил каждый звук, каждую смену режима работы комбайна. На любом десятке метров хода он по нагрузке может точно определить урожай: здесь все пятьдесят центнеров, а вот тут упало до тридцати. Почему? Меньше попало минералки? Или мелкий торфяной пласт?Сквозь все шумы и грохот машины с особенным наслаждением ловил самый слабый, самый нежный шумок — шуршание зерна, что поднималось по транспортеру в бункер. Вернется Корней, пришвартуется рядом, как корабль, о котором он, Иван, когда-то мечтал, и ячмень — живое золото — польется из бункера комбайна в кузов. Разумно придумали люди.Так он жил в работе, так думал всегда. Хотел и сегодня забыться в работе, жить радостью богатого урожая и не помнить ничего. Не получилось. Был какой-то миг прежней радости, когда он отогнал неприязнь к Володе. Но стоило тому крикнуть про обед — и у Батрака снова будто оборвалось что-то внутри, связь какая-то нарушилась — между временем, событиями, чувствами своими, связь в отношениях с людьми. Он читал в одной умной книжке, что согласие во всем называется гармонией. Душевной гармонией. Так вот расстроилась его гармония.