В коридоре Щерба притворно вздохнул, старательно вытирая ноги о старую дорожку.— Заляпаем мы ковер у Федора Тимофеевича.Может, из-за ковра или так задумано было, но Качанок не повел их наверх, в директорский кабинет, а показал на дверь в зал, где проходили производственные совещания, заседания партбюро, рабочкома.Сначала они сели в первом ряду перед столом президиума, застеленным зеленым сукном. Но Ивану тотчас показалось, что сели они как подсудимые, а вину он чувствовал только в одном — что вчера решительно не запротестовал против перегонки комбайнов в Галое, пусть бы лучше лишили премии. Правда, тогда бы его наверняка «ели» гуляка Щерба и скупой Сергей Кульга, единственный, если не считать Корнея, кто не пошел вчера смачивать премию, а теперь скептически ухмылялся, чувствуя себя мудрее всех. Но уважения к этому сквалыге не было ни у них, механизаторов, ни у начальства. Он не раз ругался тут, в бухгалтерии, за копейки какие-то, все ему казалось, что его обсчитываютИван поднялся и перешел с первого ряда на средний Тогда и все остальные, как по команде, разбрелись по залу, сели по одному в разных рядах. Один Кульга остался сидеть впереди.Через другие двери, напротив стола, вошло руководство — вся верхушка. Первым — с виду утомленный и озабоченный, располневший, лысый, прихрамывая -недавно его оперировали по поводу тромбофлебита,-прошел и сел в центре сам Астапович. .За ним — с виду совсем юный, хотя ему перевалило за тридцать, высокий, стройный, в полотняном, спортивного покроя костюме, светловолосый, похожий на Есенина, Александр Петрович Забавский, новый парторг. Рядом с этим современным интеллигентом Качанок, немного подношенный уже, выглядел старым селянином, хотя одет был в дорогой импортный костюм и шагал победителем, выставив живот и напустив на себя излишнюю серьезность. Шествие замыкал, точно телохранитель-гвардеец, силач Ку-зя, почему-то красный и расстроенный, будто молодого самоуверенного агронома только что пробрали за серьезную промашку, за невежество.Астапович провел ладонью по лицу (знакомый жест) и словно стер с него утомление. Глаза его весело блеснули.— Головы не болят? — спросил он у механизаторов. Щерба толкнул Ивана в спину, хихикнул:— Как, бригадир, не болит?У Ивана голова не болела, была удивительно светлой, и он ответил:— Как у кого.Астапович хитро прижмурился.— Разве не поровну поделили... — сделал двусмысленную паузу, во время которой Щерба снова хихикнул,-премию?— Премию справедливо разделили, — серьезно, даже как бы обиженно, ответил Качанок. — После премии не поровну делили.— Ах, вон что, то-то я гляжу на Щербу, у тезки моего голова явно трещит. Да? А у Сергея Романовича, — кивок на Культу, — что линза лабораторного микроскопа.Комбайнеры засмеялись. Щерба — во весь голос, будто обрадовался такой похвале.— У меня голова тоже болит, — все знали, что директор года два уже не берет в рот ни капли, поэтому смех^ сразу прекратился, комбайнеры почувствовали, что это дальний подход к главному разговору, из-за которого они вызваны. — От дождя. Если надолго пойдет, видимо," сильно разболится, — и вздохнул. — Старая голова.—И вдруг совсем неожиданно задал вопрос Батраку: — Где твой сын, Иван Корнеевич?— В машине сидит.— Почему же его не пригласили? Работает как все.— Не пустили.— Кто? — удивился Астапович, осматривая своих помощников, словно желая угадать, кто из них сделал такую глупость. — Ну-у, так с молодыми нельзя, товарищи. Это наше будущее. Пригласите парня.