Хитрый Качанок знал, чем легче всего заделать трешину в отношениях: о детях Иван любил поговорить. Но теперь не отозвался. Еще одно напоминание про Шишку вновь вывело из равновесия. Он слушал Яшку с молчаливой настороженностью: смотрел на него... не сердито, не враждебно, а словно изучая его; он как бы с некоторым сожалением прощался с этим человеком, как с привычной вещью, которую и сберегать уже нечего, и выбросить жаль.Это пренебрежительное, как подумал Яков Матвеевич, молчание Ивана, как бы брезгливое разглядывание — будто он, Яшка, уже ничто и никто, — и испугало его, и смутило, и рассердило. «Подумаешь, шофер, а смотришь, как министр! Скажи спасибо, что мы тебе за аварию не записали... Пусть пройдут выборы — я тебе припомню».Но сейчас вынужден был говорить иначе.— Ты чего набычился?— Ничего.Яков Матвеевич попробовал атаковать в лоб— Решил голосовать против Качанка?— Больше у меня заботы нет.Выходит, и к выборам равнодушен? Это уже совсем что-то непонятное и действительно обидное: полное игнорирование его чувств, его горения.Яков Матвеевич высказал обиду открыто, без обиняков:— Отстаиваешь-отстаиваешь ваши интересы... такую вашу... нервов не жалеешь, а вы так и норовите лягнуть...Иван вдруг сообразил, чем живет в эти минуты человек, что его волнует, и, забыв на время о своей душевной буре, пожалел друга, не без иронии, правда, успокоил — сказал неожиданно для Качанка весело, доброжелательно :— Не бойся, Яша, поддержим. Рабочий класс — опора надежная.Забавский в своей работе искал новые формы. Не все ему, конечно, удавалось — не хватало опыта, знания людей и производства, хотя и был он сыном колхозника, в юности работал на земле. Но разница в уровне его родного колхоза того времени — пятнадцать лет назад — и совхоза «Добранский», хозяйства высокоразвитого в агрономии и технике, большая. А вот в социальных достижениях, считал он, в духовной жизни Добранка ненамного выше его родного села. А как раз эти проблемы волновали Александра Петровича. Он писал документальную повесть, в которой хотел отразить главным образом духовный мир селянина-рабочего. Кое в чем необходим был эксперимент. Некоторые его нововведения, безусловно, уже давно бы прикрыли инструкторы райкома, если бы не авторитет члена обкома Астаповича, которому явно нравилась работа Забавского: не лезет в его, директорские, функции, в работу главного агронома, инженера, а занимается своим делом — идеологией, в чем он, без сомнения, разбирается лучше их. Но не все поддерживали его мнение и в райкоме и в совхозе, тот же Яков Качанок считал, что Забавский действительно изобрел новую форму — как отгородить себя от самой тяжелой работы — хозяйственной. Более того, Яков Матвеевич готов был обосновать свое мнение, что при таком методе недалеко до принижения роли парторганизации в главном — в производстве хлеба и мяса. Но тезис этот держал про запас, как самое надежное оружие. Им легко бить, этим тезисом, в случае неудачи, поскольку идеологическая работа не имеет своего измерения, она взвешивается на тех же весах, меряется тем же аршином, что сталь, нефть, ткань, хлеб, мясо, теми же тоннами и метрами. Что осталось от твоей работы в человеческих душах — этого не видно, не выставишь, не покажешь, даже в статистической сводке не запишешь — нет там такой графы, да никто и не умеет это записывать, разве писатель смог бы показать, как изменилась психология людей, но ему нужны годы труда и кипа бумаги.