— Я ему, паразиту, еще две корзины лучших яблок всыпала, угостить хотела, на, не гневайся только, — возмущалась Тася. — Напрасно ты с него расписки не взял-теперь он с тебя еще раз слупит, и уже не триста рублей. Кулак какой-то, а не майор.Иван не согласился с женой, не мог подумать, что такой солидный человек так недостойно поступит. Но поскольку другой причины не было, соглашался, что вызов каким-то образом связан с той аварией. Это его успокаивало. Если действительно майор потребует большей компенсации — пусть будет стыдно ему, хотя, конечно, платить пятьсот — шестьсот рублей за то, что сам бы отремонтировал за день-два, обидно.Если что-то иное, связанное с аварией, то обидно за другого человека — за Дремако, без него дело не могло пойти в прокуратуру. Разве мало у «друга водителей» своей власти наказать его, зачем понадобилась прокуратура? Ни у кого же из людей и царапинки не было. «Эх, Павел Павлович! Хотя бы предупредил. Мы же с тобой пуд соли съели на этих дорогах».— Что там у прокурора — совещание, что ли? — спросил Иван у секретарши, выдав свое нетерпение.Женщина оторвалась от книги и посмотрела на этот раз с удивлением, словно он спросил о чем-то непристойном.— Ждите, гражданин. Вас позовут.Ивана неприятно поразило обращение — гражданин. Не любил он почему-то этого слова. Однажды даже поспорил с Валей, доказывавшей, что слово это хорошее, во время Великой французской революции, когда были отменены дворянские титулы, все обращались друг к другу так — гражданин. Он признал правомерность множественного числа — граждане, что же касается обращения, то, казалось ему, слово это не объединяет, не сближает людей, а разъединяет, отделяет их друг от друга, потому он сказал тогда Вале: «Наша революция, дочка, всех, кто за нее шел на каторгу, в бой, сделала товарищами. Так обращался ко всем Ленин».Никакого сигнала, кажется, не прозвучало, а секретарша встала и пошла в кабинет. Вернулась оттуда минут через пять, села на свое место за столом, закрыла книгу, будто подготовилась к серьезной работе, оглядела их обоих, выбирая, кого пропустить первого, кивнула Ивану:— Заходите.Войдя, Иван увидел, что прокурор сидит один за дальним столом; кабинет в этом новом здании был узким и длинным, казался временным пристанищем человека, у которого шел ремонт. Но на это Иван обратил внимание позже. Сразу же отметил, что никакого совещания не было, однако ему пришлось без малого час прождать. «Строгости напускает прокурор».Михалевский явно удивился, узнав его, и в ответ на приветствие воскликнул:— А-а, аварийщик!Иван от такой встречи остолбенел, даже остановился на полдороге к столу.Он был спокойным, рассудительным человеком, раньше его вообще трудно было вывести из равновесия, а тут возмущение ударило горячей волной: «Почему ты меня так встречаешь? Разве я преступник?»Прокурор показал ему на жесткий стул, стоявший далеко от стола, и пригласил уже совсем друт им голосом — официально-вежливым:— Садитесь, пожалуйста.Иван сел, сжавшись как пружина, ему даже немного страшновато стало за такое свое состояние, он прилагал все силы, чтобы расслабиться, чтобы к любой неожиданности отнестись спокойно, с юмором; так он себе приказывал и по дороге, и в приемной. Но, положив руки на колени, почувствовал в ладонях пульс. Странно, никогда не ощущал пульса в ладонях.Прокурор некоторое время листал бумаги; найдя, наверное, нужную, поднял голову, спросил официально, чтобы убедиться, что имеет дело с тем, кто ему нужен: