Первым выступал заведующий вторым отделением, Горностаевским, бывший председатель тамошнего колхоза, партизан-подрывник, инвалид без левой руки, Осип Горностай. Хороший хозяин-практик, но с низшим образованием — довоенных семь классов — Осип чувствовал, что такие «прохвесоры», как Кузя, наступают на него со своими знаниями, и защищался своеобразно: ловил агрономов, инженеров на ошибках и почти на каждом собрании кого-нибудь из них «раздевал до трусов и пускал голеньким в поле, на ветер» — так он называл свою въедливую критику.«Раздеть» Забавского он не отважился, но категорически заявил, что доклад ему не понравился: не о том нужно говорить; как жить — люди сами знают, а вот как дать большой привес бычкам, как организовать зимовку скота — вот главная забота на данном этапе. И начал отнитываться о делах своего отделения. Итоги года у него были хорошие. Осип хвалил своих людей, а косвенно й самого себя.Ивана его выступление — несогласие Горностая с докладом, но несогласие не с тем, с чем не соглашался он, — разволновало еще больше.Заведующий первым отделением Семен Дражневич, бывший инструктор райкома, бывший парторг совхоза, имел два высших образования — институт и партшколу, но ревновал своего коллегу, поскольку у того дела шли лучше, а они соревновались. Горностай же ревниво относился к образованию Дражневича и тоже подкусывал его, как всех «прохвесоров», но публично никогда не критиковал, держался своеобразного этикета. Однако еще не было случая, чтобы после выступления одного не выступил другой. Над таким их соревнованием потешались, часто язвил сам Горностай, обладавший более острым чувством юмора.Собрание весело оживилось, когда Дражневич вслед за Горностаем попросил слова. Человек образованный, он сказал, что ему доклад понравился — свежие мысли, хотя не стал объяснять, в чем их свежесть. Говорил же, как и Горностай, о делах хозяйственных, по-научному точно, экономически грамотно, но слушали его с меньшим интересом. Начался «рабочий шумок», шло обсуждение доклада не с трибуны — в зале.Яков Коржов, самый старый из механизаторов и самый скупой на слова, повернул к Ивану голову — они сидели рядом — и глухо сказал:— Правильные он мысли подбрасывал. Но так будет, наверное, только в его книге. Умный парень, но, наверно, книги ему в чем-то мешают Жизня, брат Саша, не по книгам идет... — и, вздохнув, помолчал — Иван шел к трибуне, и у него темнело в глазах, шумело в голове, точно в осеннем лесу. И в груди болело, буДто действительно прижало бортом, как видел во сне. Цалег грудью на трибуну и этим как бы приглушил боль. Вгляделся в лица коммунистов, своих товарищей по работе. Небольшой зальчик был залит ярким светом, но лица сидящих вначале видел как бы в тумане. Приблизилось одно лицо — Якова Коржова, морщинистое, темное, словно и не отмытое от летней пыли, суровое лицо, но и доброе, спокойно-мудрое, сосредоточенное, внимательное ко всему окружающему. Валя, будучи ученицей десятого класса, как-то сказала, что по лицу дядьки Якова можно изучать историю, и написала сочинение про Коржова и других фронтовиков-односельчан. Это было лучшее сочинение в классе, его на республиканский конкурс посылали. Спокойное лицо старшего товарища и воспоминание о дочери прибавили уверенности, решительности и немного успокоили — на минуту Хотелось глянуть в лицо еще одного человека — Астаповича, директор всегда подбадривал его, но повернуться к президиуму не хватило силы или смелости. Ошеломило вдруг, что он не знает, с чего начать свою речь. И вновь обожгло сомнение: уместно ли все это, о чем он собирается говорить?