— Плакали твои «Жигули», мама. То Валька твой чулок потрясла, то отец...Его слова, которые дома, в семейном разговоре, родители приняли бы, скорее всего, без всяких эмоций, неожиданно для всех разозлили Щербу, который сам шутил над «желанием пани Туси перегнать прогресс на «Жигулях».— А ты чего хмыкаешь, поросенок? Думаешь, мать для себя хочет купить машину? Зачем ей? Ездить роды принимать? Так теперь рожать не хотят, все умнымц стали. Она старается для тебя, олух царя небесного.— Не нужна мне машина! — огрызнулся Корней, отступая от Щербы, потому что тот вдруг повернулся к нему и наконечником распылителя написал на бетонном полу восьмерку, чуть не окрасив Корнею туфли и брюки.Таисия Михайловна, все еще полная радостной благодарности сыну за его приход, обиделась за «поросенка» и «олуха» и тут же, как птица, бросилась на защиту своего дитяти:— Корней у нас такой... ему ничего не надо, одни книги покупает.— Ты смотри! — притворно удивился Щерба. — А я думал, один такой дурень в Добранке, которому ничего не надо, — я. Может, и мне начать книжечки собирать? Как-то один приезжий в сельпо на склад заявился, перебрал весь книжный завал, два мешка книг набрал. Я — к нему: разве, говорю, у вас, на Украине, книг не хватает? Он посмотрел на меня, как на первобытного человека. Книжки, говорит, сегодня самый дефицитный и самый ценный товар, дороже золота. Вот! Так что крестник мой не дурак — знает, во что капитал свой вложить. Глядь, и будет этот самый... как его?., прибавочный продукт. Что ты, кума, смотришь на меня? Считай, что я открытие сделал. Как Карл Маркс. От чего, ты думаешь, наш человек может получить прибавочный продукт? От «Жигулей» твоих? А дулю не хочешь? Одно разоренье да хлопоты будешь иметь от «Жигулей». От книг! От них, смотришь, что-то и прибавится. В голове. А будет в голове — будет и в кошельке.— Напрасно вы баранку крутите, — подпустил Корней шпильку соседу.—С такими знаниями политэкономии в профессора можно идти.— Батраки! Слышали, куда ваш сын меня посылает? В профессора. Вот бандит! Постой же, зараза! Я тебе припомню! Это все равно как раньше бы сказали: иди в свинопасы...В любое другое время Иван посмеялся бы над Федькиными «дуриками», так в селе называли его насмешки по любому поводу — рождения, свадьбы, смерти, поступления или непоступления на учебу, над премией, над портретом Астаповича в газете. Не только чужие люди, но и свои, работающие и живущие с ним рядом, не всегда понимали, когда Федор шутит, а когда говорит серьезно. Может, только он, Иван, это всегда чувствовал и умел подыграть тому скупым словом или сдержанным смехом.Но сегодняшнее старание Щербы посмешить пропадало впустую. Ивану было не до смеха. Он подумал, что и Корнею тоже надо рассказать, как возникла аварийная ситуация. И нельзя не сказать, кто был в кабине. Каждому придется объяснить, почему он поехал с полицаем. Но поймет ли каждый? Наверное, нет, он и сам не понимает, сам не может толком объяснить свой поступок.Корней со смехом принимал почти все Федькины шутки, кроме одних, касавшихся его, Корнеевых, отношений с девушками.Видимо, из опасения, что, раскрутив на полный оборот свою «брехалку» (так называла болтовню Щербы его жена), Федор доберется и до этой темы, так было всегда — если уж заведется, то все переберет! — Корней незаметно исчез, как только Щерба и отец отвернулись в поисках какого-то инструмента. Мать заметила, как он нырнул в дверь, но смолчала: возможно, догадалась, от чего он убегает, а может, просто свыклась, что сын всегда вот так неожиданно выходит из дома; бывало, смотрит по телевизору фильм и вдруг с половины фильма — шасть за дверь. Ивана это удивляло и огорчало, ее — нет, в молодости она сама такая была: внезапная мысль, желание преодолевали интерес к разговору, фильму, урокам.