Первым начал оправдываться Лукашов:— На хату их сколько мне пальцами тыкали. Всю улицу портит. А как иначе ее можно снести? Вот я и подумал...Кошуба не стала его слушать, остановилась перед столом, перед Астаповичем:— На черта вам этот Шишка?— Кому? — удивился Федор Тимофеевич.—Мне? На черта он всему селу, району. Но куда ею денешь? Отсидел свое — вернулся к семье. Имеет право.— По закону,—добавил Лукашов.— По закону! Законники! — возмутилась Тамара федоровна по-женски искренне.— Сволочь эта топтала наши законы. А теперь законы его охраняют. - и остановилась возле Забавского, сказала тоном приказа, без обращения по имени, без той вежливости, с какой всегда обращалась к такому необычному секретарю - журналисту, писателю: - Выступил Батрак - наболело у человека, можно понять его. Но не нужно продолжать эту тему. Поверните собрание!Забавский оторвался от полки, куда осторожно, как хрустальную, поставил книгу — свод законов, и выражением лица, глаз высказал молчаливое удивление таким приказом.Качанок не выдержал:— Куда он повернет теперь собрание, Тамара Федоровна? Он его повернул докладом. Какой доклад - такие и выступления. Жизнью проверено.Точно старый конь, услышавший незнакомое ржание, вскинул голову Астапович, не дорисовав бочку. Директор удивился. Знал, что хотя Яшка и не раз примеривался к должности секретаря, но, пожалуй, давно понял, дали ему понять, что у него, как сказал один руководящий товарищ, «не тот потолок», что при всей своей кипучей энергии не хватает ему того, главного, что нужно партийному руководителю. Лет двадцать назад мог бы сойти и Качанок, а теперь действительно не ют уровень.Качанок обладал другими качествами, и хитрый Астапович умело использовал их. Будучи лет на двадцать старше Якова, Астапович по взглядам считал себя моложе Качанка и не раз упрекал его: «Консерватор ты, Яков Матвеевич». Во всяком случае, Астапович считал, что Качанок в конце концов достиг «своего потолка» и работает без претензий, довольный своим положением. Забавского он встретил настороженно — чужак! — но смирился с его избранием год назад.И вот прорвался Яшка Качанок, как старый мешок с картошкой. Сыпанул так, что загремело. Если только из-за того, что получил по носу от Ивана Батрака, то эта короткая вспышка, желание хоть бы на ком-то сорвать злость — еще ничего, это даже на пользу может пойти и ему, Качанку, и экспериментатору Забавскому — пусть поймет, что не каждый эксперимент удается. Но если Качанок хочет показать себя самым правильным, выслужиться перед секретарем райкома, очернить Забавского, выбить из равновесия, — то дурак ты, Яшка, выворачиваешь из себя самое худшее.Не ответив на наскок Качанка, чем еще больше разозлил его — так игнорировать! — Забавский спросил у секретаря райкома:— А куда, собственно говоря, его нужно поворачивать, собрание наше? И зачем? Что в нем неправильно?— Вы не понимаете? — удивилась Тамара Федоровна.— Не понимаю.— Ну знаете...— А что он понимает! — крикнул Качанок, уже почти пугая Астаповича неожиданной воинственностью. — Что ему до наших планов? До нашего хлеба, мяса? Ему мораль подавай. Чтоб был материал для книги! Конфликты чтоб были. Чтоб мы за чубы схватились. Так я тебе могу подбросить конфликт! Я не святой, но и ты не архангел. У нас с тобой каждый день конфликт. Пиши! Не боюсь!Неожиданная злость Качанка смутила уже и Тамару Федоровну. Она мучительно сморщилась: не любила ссор.