Кругленький, краснощекий Лукашов выкатился на середину комнаты и стал между Качанком и Забавским, будто действительно опасаясь, что они схватятся за чубы.— Товарищи, товарищи... Ну что вы, как дети. Из-за чего?А как ему думать, если секретарь райкома только что приказала «не продолжать эту тему». А другой туз, с которым нельзя не считаться (у кого экономика — у того; власть), с которым ежедневно вместе приходится работать,— кажется, гнет в другую сторону. Очутишься ме*і жду двумя жерновами. А у него стенокардия, доктора советуют избегать отрицательных эмоций, и он, Лукашов, научился настраивать себя только на хорошие эмоции, радостные, веселые.Таисия Михайловна с непонятным для себя нетерпением ожидала мужа с партсобрания. Приготовила на ужин «жаренку» — так тут называют картошку с салом, тушенную не на газовой плите, а в печке, в «духу», где картошка приобретает особую дуплистость и вкус, пропитанные жиром тонкие дольки не пригорают, а только подрумяниваются. Иван очень любил такие «пригарки», выскребал чугунок, как маленький.Так жарила картошку тетка Федора, когда они жили вместе в ее хатенке. Делала это в праздники, а в будни разве что в посевную или уборочную, когда Иван от темна до темна работал в поле. Для молодого тракториста, возвращавшегося и с работы и с вечеринки всегда голодным, простая еда была самым лучшим лакомством. Тася выросла на богатой Слутчине, в зажиточной семье, и ей казалось, что такая любовь к картошке с салом — от бедности, от долгого голодания во время войны и после нее. Но и тогда, когда разбогатели, имели продукты для любых блюд, когда хватало, как говорится, и жареного, и пареного, — «жаренка» по-прежнему оставалась семейным лакомством. На свинину в любом другом виде дети и смотреть не хотели, особенно привередливая Валя, а «жаренку» с салом выскребала из чугунка так же, как отец.Но еда эта не должна перестояться, перепреть. Все в доме по особому аромату чувствовали, когда как раз время подать ее на стол. Вот тогда это вкуснота. Тася убеждала себя, что нетерпеливо ждет Ивана именно потому, что перестаивает «жаренка». Но даже Корней догадался, что это не так.Корней готовил уроки, а это — святое. Телевизор в таком случае не включался. А без телевизора Таисия Михайловна не знала, чем заняться в долгий осенний вечер. На цыпочках, чтобы не помешать сыну, ходила по дому, убирала кое-где, как всегда при этом с легким юмором и любовно думая о дочери, о ее пристрастии к порядку, о ее поучениях.Остановилась за спиной у сына, заглянула через плечо в его тетрадь: вся страница исписана замысловатыми формулами. Захотелось погладить сына по разумной голове, по его выгоревшим за лето льняным волосам, от которых пахло еще, казалось, соломой и солнцем. Но знала, что ершистый Корней не любит нежностей — возраст такой.«Скоро, сынок, ты полюбишь женскую руку», — подумала и тихонько вздохнула оттого, что это будет не ее материнская рука.Корней услышал ее негромкий вздох, спросил:- Ты что, мама?— Одна.— Целая страница формул! Как усложнилась наука.— Это еще ничего. Тут у меня варианты. Что-то не выходит,—и потянул носом.— Я положу гебе верхних пригарочек, они как раз подрумянились.Корней засмеялся, потряс головой, волосы упали на лоб, на глаза. Это дало матери повод убрать со лба его волосы, пригладить их. От ласкового прикосновения к голове сына, оттого, что он не возразил, не отмахнулся недовольно, Таисии Михайловне стало хорошо, радостно.