— Что прокурор? Про лес спрашивал? Тракторист Холявко продал украинцам на шоссебревна, которые вез из леса. Аферу подсмотрел комсомольский дозор. Дело пошло в прокуратуру. Щерба со всегдашней своей открытостью признался, что в тот день здорово-таки выпил с Холявкой — выходит, на ворованные деньги? Механизаторы подшучивали над Федькой: придется, мол, ему делить ответственность, и встревоженная Люба выдавала своему непутевому мужу «двойную порцию», над чем тоже посмеивались, ребятам лишь бы повод для шуток.— Нет, не про лес,—и, увидев, что тот ждет — из-за чего все же вызвал прокурор, собрался было сказать правду, но тут же спохватился, впервые ударило в голову : скажи — люди подумают, что он угрожал, Федька человек безобидный, но болтун, под чаркой может нагородить что угодно. — Все тот же майор.— Чего он хочет от тебя?— Компенсации.— С него мало трехсот рублей?— Выходит, мало,—гадко было наговаривать на невинного человека.— Живодер он! Я с ним, змеем горынычем, поговорю! Дай адрес.Иван криво улыбнулся:— С одним ты уже поговорил.— С кем?— С Шишкой. — Иван какое-то время, таясь даже о г Таси, надеялся, что когда-нибудь пьяный Щерба поговорит с Шишкой так, что тому не захочется оставаться в Добран ке.Щерба, кажется впервые, смутился перед Иваном, поскреб затылок, надвинул кроличью шапку на глаза — Поговорю, Иван! Я до него доберусь! Дай срок! Сильную он оборону, падла, занял! Окружился, как-минами, старыми ведьмами. Знаешь, моя трижды проклятая мной теща ходит к нему на молитвы. Святым объявил себя. Раскаялся, грешник... Ну, терпение мое лопнет!Иван с грустной иронией вспомнил шпильки механи-усторов: Федька боится только одного человека — теши, его ошеломило его другое: к Шишке потянулась женщина, муж которой погиб на фронте. Плиска, Кудлачича — глупые бабы, они никогда не отличались умом. Малиновка — религиозная фанатичка, Авдотья Лампадка — дочь кулака, она и во время войны путалась с полицаями, кухаркой у них была. Но чтобы Щербова теша, женщина хотя и сварливая, но неглупая, работящая, справедливая — никому не боится правду в глаза сказать, самого Астаповича как-то секанула на собрании, что, мол, слишком он добренький, распустил таких пьянчуг, как ее зять, — чтобы такая нашла себе духовного наставника в убийце? Что же это делается?Иван зло подумал о Забавском: «Куда же ты смотришь, товарищ парторг? Головы кружишь молоденьким дурочкам? Романы пишешь? Ну, подожди! На следующем собрании пух с тебя будет лететь».А может, сам он делается подозрительным и злым? Подозревает даже Тасю: показалось, что она остыла к его переживаниям, пожалуй, только удивилась, что Шишка написал прокурору. А разве сам он не удивился? Что он, наконец, хочет от людей, не переживших того, что пережил он? Тем более от людей, войну только в кино видевших?Тася притворилась спящей, однако он чувствует по ее дыханию, что она не спит. О чем она думает? Почему не делится с ним? Раньше в их жизни не было ничего, чего бы она не говорила ему: каждая мысль, каждая тревога, каждое суждение, желание, радость и боль — все у них было общим. Но разве мало у человека может быть таких мыслей, которые тяжело передать даже самому близкому? Разве он все рассказывает ей, например, о своей работе, о тех волнениях, тревогах или, наоборот, рабочих радостях, которые бывают каждый день? Просто их все и не вспомнишь потом. Между прочим, Тася о своих медицинских делах рассказывает больше. Это потому, считает он, что она все время с людьми, с женщинами, - детьми, с их болями и бедами, а он — с машинами и материалами. Что расскажешь о машинах или о тех бычках, которых он отвез сегодня на мясокомбинат?