— Почему ты вызвал его?— Он угрожал человеку убить его.— Батрак? Кому?— Бывшему полицейскому.— Шишке?— Ты всех знаешь? Кого ты не знаешь в районе? Тебе нужно быть на другой должности. Какой — не придумаю. Была бы должность районного попа...— Подожди. Не шути. Что случилось?— Ничего, слава богу, не случилось. И, думаю, после моего предупреждения не случится. Во всяком случае, я записал его официальное обещание. Батрака. Ты что на меня смотришь такими глазами? Думаешь, я не понимаю, что Шишка этот... — кстати, фамилия его Шишкович...-сволочь последняя? Но он отбыл наказание. Двадцать восемь лет, если считать колонию и ссылку. Это, как говорится, по завязку за все его злодеяния. Мы охраняем жизнь любого человека. И законы. Но в данном случае... я охраняю твоего лучшего шофера. Его семью.— Где он угрожал? Когда?— Шишкович не пишет - где, и я не вникал в такие детали. Какое это имеет значение?Дремако, сидевший до этого на диване напротив гостя, поднялся и прошелся по комнате, широко, как на палубе корабля, расставляя свои сильные, немного косолапые ноги.Михалевский смотрел, как под спортивным трико у Дремако напрягаются сильно развитые мускулы ног, да и плечи, грудь напряглись, готовые разорвать тесноватую тенниску.«Медведь», — с некоторой завистью к здоровью друга подумал прокурор.Дремако остановился перед гостем, обычно спокойное лицо его выражало непонятное волнение.— Напрасно ты не вникал в детали. Шишка этот ехал с Батраком в день аварии.Михалевский засмеялся:— Можно подумать, ты считаешь, что в любом другом месте угрожать человеку нельзя, а в машине можно.— А ты хотя бы такую деталь знаешь, что гад этот убил мать Ивана, бабку, маленькую сестру и, кажется, потом отца-партизана... Полицаи подстерегли его, когда он пришел на могилы своих...Нет, он, прокурор, этого не знал. А должен был знать. Или, во всяком случае, должен был вести беседу так, чтобы Иван рассказал ему обо всем. Но Батрак задел его самолюбие, и он не смог поговорить доверительно, как человек с человеком, товарищ с товарищем.Только сейчас Михалевский понял причину недовольства собой. Да, в это дело ему надлежало вникнуть глубже, если не перед разговором с Батраком, то хотя бы позже. А он поспешил «закрыть» его.Михалевский признавал собственные ошибки, любил расписывать их отцу. Перед другими же делал это не так охотно, даже перед женой и Дремако,— Это что — доказано?— Кем?— Судом.— Не знаю, что доказано судом. Но это видел са Иван, ему было семь лет.- Я у тебя видел книги по психологии. Ты не читал, к трансформируется факт по мере отдаления во времени? За такое была бы «вышка». За расстрел женщин, детей..- Военный трибунал не либеральничал. — Могли не вникнуть в детали...— Не упрекай, пожалуйста.— Я не упрекаю. Но тогда, сразу после освобождения, действительно таких дел было много. Их судили вместе. Всю районную полицию, СД. Мальчик не был на суде. Хватало взрослых свидетелей.— А разве взрослые не знали о такой акции?— Ее проводили немцы, зондеркоманда. Полиция помогала. Ивана мать спрятала под печь. Шишка искал его и стрелял под печь. Боялся, что останется свидетель. Полицай был их соседом, и мальчик не мог ошибиться. Между прочим, события, пережитые нами в детстве, никак не трансформируются, они остаются в памяти такими же, только мы осмысливаем их иначе. Я представляю, как мог осмыслить Батрак трагедию своего детства, когда вернулся виновник. Попробуем поставить себя на место Батрака...