Но вчера случилось что-то необычное и с ним самим. В какой-то момент Забавский своим рассказом будто разрушил преграду, отделявшую писателя, секретаря парткома, человека с университетским образованием, от него, простого шофера. Александр Петрович словно приблизился и стал своим, деревенским парнем, как все честные добранцы, независимо от того, кто из них что окончил, кем стал в жизни. Исчезли его, Ивановы, скепсис, недоверие, настороженность. Невеселую и, безусловно, искреннюю исповедь Забавского о его легкомысленной женитьбе он слушал с внимательной серьезностью, которая и радовала, и пугала Тасю: в этом Тася призналась ночью.Ивану понравилось благородство Забавского: ни одного плохого слова о своей бывшей жене не сказал, кроме разве того, что она жертва определенной среды, наоборот, винил себя, что у него, писателя, психолога, не хватило силы воли, умения, такта оторвать ее от этой среды, от дома и тряпок, за которые она держалась и без которых, выходит, не мыслила жизни. Ивану даже стало немного по-отцовски жаль эту незнакомую Эльвиру, Варьку, как называла ее золовка. Вместе с тем он радовался, гордился, что его дети не такие, потому что его жизнь не похожа на жизнь того бухгалтера. Вале не нужен ни дом, ни шмотки. Валя — как мать; Тася, акушерка, из зажиточной семьи, модница, пошла за него, тракториста, сироту, у которого и штанов-то приличных не было, пошла в хатенку, где троим негде было повернуться. И любить Валя будет, конечно, как мать — всю жизнь, со всей женской искренностью. И впервые, слушая Александра Петровича, Иван подумал, что было бы, пожалуй, непростительно, неумно, чтобы он, как кулак какой-то, самодур, стал у дочери на дороге, помешал ее счастью.Правда, какое-то время он еще внутренне сопротивлялся и, боясь уже себя самого, боясь, что он скажет не то, что нужно, с волнением, похожим на Тасино, ожидал, когда секретарь заговорит про сватовство. Но Забавский и тут проявил себя тактичным и по-умному хитрым человеком: не стал ни свататься, ни говорить без Вали о своих чувствах к ней. Это тоже понравилось Ивану, хотя испугало и разочаровало Тасю: та подготовила себя к большему.После рассказа Забавского о себе они хорошо, как близкие люди, с полным взаимопониманием поговорили о совхозных делах. Только Иван осторожно обходил больную тему — про полицая. Александр Петрович, безусловно, почувствовал это и тоже не затронул его боль. Под конец их позднего трезвого застолья — выпили за весь вечер бутылку вина — Тася поняла, что произошло самое важное: они узнали друг друга, душевно сблизились. Иван признал будущего зятя — и она успокоилась, повеселела.А ночью, в постели, счастливая Тася начала говорить так, будто сватовство состоялось и все уже решено, — с материнской заботливостью прикидывала, что Вале нужно купить, хотя о свадьбе старалась не упоминать.Иван понимал ее женскую хитрость, ее боязнь, чтобы он неудачным словом не залил ее радостный огонь, и щадил этот огонь, и тоже радовался, улыбался в темноте, только с ласковым укором говорил: «Спи ты, заводная. Вот нет на тебя угомону»....Деревья, предназначенные на дрова, березы и осины, Щерба трелевал из глубины квартала на просеку, нераспиленные, только немного очищенные от веток. Тут, на просеке, двое рабочих лесничества пилили их на метровки и складывали в шурки — для замера.Иван проследил, чтобы для первой машины, которую предстояло ему везти, Федька подтянул только березы-сухостоины. Щерба охотно выполнял Ивановы просьбы, но, как всегда, бурчал: