Однако чувство недовольства собой не исчезало. Он брезгливо отодвинул заявление бывшего полицая и снова поднялся, начал шагать по кабинету.Для Михалевского характерно было обостренное чувство ответственности, он боялся ошибиться в своей работе. Возможно, от этой боязни он писал отцу о своих мелких ошибках, часто мнимых, а то и совсем выду. манных, чтобы лишний раз проверить себя и не совер шить серьезного срыва.Еще в университете он дал себе клятву в будущ своей работе юриста всегда и везде неукоснительно с блюдать законность. Некоторые его коллеги доказывал что теоретически это просто, а практика подбрасывав иногда такое, что семь профессоров не разберут, что ж законно, а что незаконно, особенно в сфере произво, ственной. Он с этим не соглашался. Закон есть закон, считал он, и только в том случае, если непреложно сохранять и выполнять Основной Закон и все законы, только тогда не может быть никаких щелей для нарушений законности. Болезненнее любого из своих однокурсников он переживал нарушения законности в прошлом. Во-первых, он был потомственный юрист и с малых лет рос в юридической атмосфере, где велось немало разговоров на такие темы; в семьях рабочих и крестьян в годы его детства говорили о другом, там больше жили минувшей войной и преодолением послевоенных трудностей. Во-вторых, то давнее нарушение непосредственно коснулось их семьи: до войны безосновательно был репрессирован его дядя, старший отцов брат Николай, историк, доцент университета; после XX съезда партии он, реабилитированный, вернулся, старый, больной, одинокий, и жил в их семье. Дядька-пенсионер проявлял снисходительный скепсис к науке брата: «Какая это наука! Народ давно говорил: «Закон что дышло, куда повернул, туда и вышло».Интеллигенты Михалевские щадили больного брата и особенно с ним не спорили, усмехались, как над чудаком. Николая это раздражало, и ученик Леня, полный сострадания и жалости к дядьке, защищал его, они дружили. А будучи студентом, сам спорил с дядькой: «А ваша история — наука?» Тот был несокрушим: «И история—то же дышло... Физика, математика, механика — вот настоящие науки. Я жалею, что бог не дал мне математических способностей».С этим Леонид не соглашался. Юридические науки его захватили, шел он круглым отличником.Длинные письма с описанием разных фактов своей прокурорской работы он сочинял теперь, отрывая время оТ сна, не только для отца-юриста, но, возможно, больше для антиюриста-дядьки, чтобы убедить старика, насколько важна и нужна государству и людям его работаКороче говоря, Леонид Михалевский был из того поколения молодых "юристов, которые хорошо знают теорию и в работе проявляют высокую принципиальность и бдительность. С такими прокурорами районному начальству бывает нелегко.У Михалевского, возможно, была другая слабость-по молодости или из-за воспитания (все же рос в тепличных условиях всегда хорошо обеспеченной семьи) он не мог знать жизнь, особенно жизнь в селе, так, как ее следовало бы знать прокурору сельского района.Он так и не смог понять, откуда возникло чувство недовольства самим собой после разговора с Батраком, хотя чувство это на протяжении дня появлялось несколько раз и немного мешало заниматься другими делами.Появилось оно и дома вечером. Леонид Аркадьевич любил свою жену и считал, что ему повезло и тут, в семье: добрая по характеру, по-народному простая, заботливая, самоотверженная мать — она дрожала над своим первенцем, — прилежная хозяйка. Одним словом, обладала лучшими человеческими качествами. Но, однокурсница, юристка, следователь районного отдела внутренних дел, она сама занималась тем же, что и он, часто они вели одно и то же дело, и, видимо, потому ее так мало интересовала его работа, его мысли, рассуждения, сомнения. Наверное, это чисто женская натура: честный и старательный работник на службе, дома Лена жила только домом, сыном, мужем и начисто выметала из головы все служебные заботы. Леонид Аркадьевич иногда просто завидовал такой удивительной способности абсолютно отключаться от работы. У него так не получалось. У него и во время отдыха появлялась потребность поговорить о делах, поспорить на юридические темы. Самым интересным собеседником был Павел Павлович Дремако. Возможно, сближала их не только любовь к книгам. У начальника ГАИ, крестьянского сына, было то, чего не хватало горожанину, прирожденному интеллигенту Михалевскому,—знание деревенской жизни, крестьянской психологии.