Поле было засеяно озимыми, снежок сошел почти весь, и рожь ярко, по-весеннему, зеленела, от нее даже, казалось, позеленела низкая осенняя туча.На зеленом фоне, на повороте дороги увидел одинокую фигуру человека. Прохожий шел в том же направлении, к шоссе; видно — немолодой, с вещевым мешком за спиной. Иван подумал, что это кто-то из хуторян, только в их небольшую лесную деревеньку, бесперспективную, как ее называют в официальных документах, не ходит автобус, и хуторянам, если нет попутной машины, приходится топать целых восемь километров; раньше такое расстояние не считали большим, но теперь люди разучились ходить. Иван укорял молодых за лень, километр какой-то надо пройти, а они «голосуют», стариков же всегда подвозил; вообще любил подвозить людей, пассажиры в благодарность много рассказывают интересного. И тут обрадовался, что представляется случай подвезти человека. А если это еще и правда хуторянин... К партизанской деревне у него особое чувство, благодарность: хуторяне похоронили отца, не дали бандитам издеваться над его телом. Иван прибавил газу, чтобы скорее д0_ гнать человека.Прохожий, услышав шум машины, сошел с дороги на озимь, остановился, повернулся. Иван узнал... Шишку Кровь ударила в голову, в сердце. От неожиданности Иван сначала затормозил так резко, что березовый кругляк с грохотом бросило на кабину и дальше на капот, чуть не разбило ветровое стекло. Дрова загремели, обрушились наверное. Но туг же Иван сообразил, что останавливаться незачем, лучше как можно быстрее проскочить мимо этого ископаемого. Дал полный газ. Но в этот момент случилось неожиданное: Шишка побежал по полю, по ржи к лесу. И тогда непонятная сила заставила его резко развернуть машину — наверное, из кузова слетело не одно полено — и бросить ее вслед за полицаем. Почему он это сделал — не мог потом объяснить ни себе, ни Тасе. То ли его охватила злость, что Шишка топчет, поганит своими грязными ногами их хлеб, то ли толкнуло отвращение к животному страху полицая, трусу всегда хочется дать по загривку, напугать еще больше.Тяжело нагруженная машина, давя тонкую корку смерзшейся земли, буксуя, натужно завыла. Да все равно догнал бы Шишку через сотню метров. Но проехал он всего каких-нибудь три десятка метров, ибо в голову ударила другая — до боли, до звона в ушах — трезвая мысль: что же это он делает? разве он может убить человека, даже если этот человек — Шишка?Иван остановил машину, выключил мотор и в изнеможении, обливаясь холодным потом, откинулся на спинку сиденья, чувствуя удары сердца в каждой частице тела, в каждом пальце рук и ног, сначала похолодевших, а потом загоревшихся, как от огня.А Шишка все бежал и бежал... Без оглядки. Остановился на опушке и... погрозил оттуда кулаком.Поле было заснежено, в высоких сугробах, вершины их курились снежной пылью, и пыль эта казалась не белой, а синей-синей, такой синевы, пожалуй, не бывает ни зимой, ни летом, ни в туманном рассвете, ни при наступлении сумерек. Но он, Иван, не об этом думает. Он зорко всматривается в даль, где в синеве среди снежных сугробов то появляется на вершинах высоких бугров, то исчезает, проваливается в ямы одинокая белая фигурка. Он знает, что это его сестричка Анечка, что идет она зимой, по снегу, в одной сорочке, босая, без платка, издалека видно, как ветер безжалостно бьет, бросает в стороны ее косички. Ему нужно догнать ее, спасти, взять в кабину, завернуть в кожух.