Иван работал в большом лесу, «ЗИЛ» его стоял на просеке, а он ходил с бензопилой, выбирал намеченные техником деревья. Пилить — не его обязанность, в тот день ему положено было возить людям заготовленные дрова. Но настроение и руки просили работы. Кроме того, бензопила была поручена двум молодым парням, неплохо выучившим технику, но слабо знавшим норов деревьев, правила безопасности такой выборочной вырубки. Нужно уметь положить березу или осину так, чтобы она не зависла, не ободрала живые деревья, а тем более не крутнулась и не пошла в другую сторону, что бывает опасным для самих лесорубов. Тут ворон не лови, с деревом, набравшим инерцию падения, не шути, берегись Он учил парней, одновременно выбирал березы и сосновые сухостоины, с вершин которых можно напилить лучших дров. Первая машина должна пойти не с какими попало дровами.День был сухой, хотя и облачный, удивительно тихий, бронзовые сухие листья на старых дубах, те, что остаются зимовать и, казалось, всегда дрожат, звенят, молчали, не качались верхушки самых высоких сосен. Только под ногами людей шуршало. С неделю назад прошел первый снег, в поле потом он растаял, а тут, в лесу, сохранился. Легкий морозец припаял опавшие листья к снегу, и под ногами эта снежно-лиственная корка ломалась с мягким шуршаньем.Пока не зазвенели пилы, тишину леса нарушало стрекотанье соек — добранцы удивились такому множеству соек в одном месте, обычно они любят молодой сосняк. Голоса людей, звон пилы испугали соек, они улетели. Осталась одна сорока, любопытная и надоедливая. Беспрестанно стрекоча, она летала следом за лесорубами и порой садилась на ту сосну, которую они пилили. С лесорубами она разговаривала как бы доброжелательно и рассудительно. А на трактор, трелевавший бревна на просеки, почему-то очень злилась: летала над ним, била крыльями и, казалось, чуть ли не плевалась. Это всех забавляло. На тракторе работал Федька Щерба — машина его была в капитальном ремонте. Он доказывал, что сорока эта — та самая воровка, что кормится в его дворе, однажды она стащила и выпила бутылку «чернил», которую он спрятал от Любы, после этого отношения его с сорокой стали похожими на его отношения с женой.Неутомимый сочинитель, «заливала», Федька смешил лесорубов. Показывал сороке кукиш, сравнивал ее со своей тещей: сорока действительно стрекотала с упрямством сварливой бабы. Щерба посылал ей такие пожелания, что хлопцы хватались за животы. Иван тоже смеялся. Давно уже не было у него так спокойно и светло на душе. Оставшись один, срубая ветки на поваленной сосне, жадно вдыхая родной запах хвои, он думал... о Забавском и Вале. Вчера Александр Петрович зашел к ним и целый вечер, при Тасе, при Корнее, рассказывал о себе. Целый роман рассказал.Сначала он отнесся к этому своеобразному сватовству, к которому с тревогой и волнением готовила его Тася, с некоторой скептичностью, хотя принял гостя приветливо. Слушая Забавского, думал: «Давай, давай, трави, говорить ты умеешь. Я послушаю, но не думай, что развешу уши, как Тася». Жену мысленно упрекал: слишком преданно, зачарованно смотрит она в рот жениху-перестарку, но втайне и любовался ею — ее совсем девичьей трепетной взволнованностью, — даже пылала вся, даже дыхание у нее перехватило. Даже тогда, когда он, пригласив на помощь Яшку Качанка, тогдашнего секретаря сельсовета, пришел свататься к ней самой, Тася так не волновалась, больше смеялась, шутила, пугая его, круша надежды, хотя перед этим они обо всем договорились. А за дочь, которая в это время где-то, возможно, сбивала каблуки, выступая в танцевальном ансамбле училища, так, глупая, передрожала, что потом до утра уснуть не могла.