Так было, пока Тася спасала его от простуды, искала лекарства, готовила и подавала на стол обед. А сели за стол — и замолчали, не знали, о чем говорить. Может, потому, что Тася так странно, так необычно разглядывала мужа.Иван виновато и стыдливо попросил:— Не смотри ты на меня так, Тася!— А ты ешь, ты ешь. Ты ничего не ешь, потому я гляжу. Выпей еще рюмочку. Тебе нужно согреться. Ты как маленький — додумался в одном комбинезоне! Хотя бы пиджак набросил.— До того ли было? Только передал машину, и тут звонит Лиана: Щерба разбился... Бывает же так. Глубоких ран нет?— Раны, может, и нестрашные. Ожоги большие, Ваня. Ожоги страшней.— Говорят, для пересадки нужна кожа тех, кто горел... Коржов товарищу даст. Фронтовик! В танке горел.— Пойду проведаю Любиных детей.— Сходи,—он понимал, что Тасе нужно что-то делать, что дома она уже не может найти себе занятия.— Только ты ешь. Чай пей. Я заварила, как ты любишь. Точно деготь. В печи чайник. Чтобы не остыл. Занести им чего-нибудь, детям?— Не стоит. Не маленькие. И... не сироты.Слова эти — «не сироты» — подняли в ней новую тревогу, новое беспокойство. Но дети Щербы ее разочаровали. Не маленькие. Старшая дочь уже на ферме работает, самый младший в четвертом классе. Дети смотрели по телевизору какой-то фильм, будто ничего не произошло. Они спросили у нее, в каком состоянии отца увезли в больницу.Таисии Михайловне всегда не нравилось, что Люба настраивала детей против отца. Говорила самой Любе и Тамаре, старшей дочери, что так нельзя, отец есть отец. С Иваном не раз обсуждали отношения в семье Щербы. Теперь снова подумала, что нехорошо Люба делала: у Федора была слабость, почти болезнь. Но сколько было душевной доброты, чуткости!Спокойствие детей Щербы еще больше усилило ее собственное беспокойство. Она пошла на врачебный пункт. Несмотря на позднее время, врач была там. Наверное, ожидала ее. Римма Сергеевна, до педантичности аккуратная и преданная своей профессии, требовала, чтобы каждый из них, подчиненных, докладывал о всех серьезных больных. Про такую аварию, про такое ранение рабочего она должна услышать от того, кто оказывал Щербе первую помощь.Они долго звонили в больницу, но никого из знакомых врачей, кто мог бы сообщить подробно о состоянии больного, не нашли, а незнакомая дежурная-ординатор ответила коротко, шаблонно: «Больному сделали операцию. Чувствует себя нормально».Понимай как хочешь. Возмутились этой казенщиной; они, сельские медики, никогда так не отвечают, у них хватает времени и терпения сказать людям по-человечески все про их близких.Декабрьский день короткий. Пока сидели в полумраке кабинета с белым шкафом, с белой кушеткой, со снежной белью за окном, Таисия Михайловна, увлеченная разговором, ни о чем не думала, даже пережитое в связи с аварией на некоторое время отошло, перестало болеть.А включила Римма Сергеевна лампу — от света в комнате почернело за окном, будто сразу надвинулась глубокая ночь,— и Таисию Михайловну вдруг охватил страх: ударила мысль, что, если бандюга тот, фашист, не убил Ивана в машине, он будет искать возможности убить его другим способом.Она поспешно простилась с врачом и, кое-как повязав платок, бросилась домой.Село жило еще шумной вечерней жизнью. Кричали и смеялись на катке дети, стояли у водопроводных колонок женщины, обсуждали события дня, мычали во дворах коровы, ожидая от хозяек пойла, топились печи, мирно и вкусно пахло дымом, салом и драниками. А у Таисии Михайловны все равно рос страх, и она, не замечая людей, бежала, задыхаясь, боясь, что ее кто-то может остановить, задержать, а там — Иван, один, и дверь не заперта.