Сейчас Астапович сидел не на своем рабочем месте, а в кресле перед столом, напротив старого Копытка, который больше притворялся глухим, чем был таким на самом деле.Иван и Качанок знали, зачем дед, уже не первый раз, пришел к директору. Хата Копытка стояла так, что закрывала фасад новой школы и не давала расширить пришкольный участок. Решили хату перенести, а расходы возместить за счет районо. Но дед сразу скумекал, какой выгодой это может обернуться для него. Зная, что Астапович заинтересован в переносе больше других, старик уже месяца два торговался с ним. Это была веселая игра, забавлявшая все село. Астапович не жалел ни приусадебных участков, которых добивался Копыток, меняя свои требования при каждой встрече, ни лишних денег.убедил бы районо или нашел бы сотню-другую в совхозе для доплаты, но, зная людей, не мог допустить, чтобы кичливый, хитрый Копыток, зазнайка и лгун, хвалился потом, что перехитрил самого Астаповича.— А грушу во что вы, Тимофеевич, оцениваете?— Прокоп Леонович! — с веселым смехом в глазах кричал в подставленное Копытком ухо Астапович. — Ну что вы, не можете подарить школе одну грушу? Ваши же внуки учатся.— Если б подарить, а то директор срубить ее собирается, мешает она им.— Хорошо, Прокоп Леонович, накинем вам десятку за грушу.Старик замахал руками и осуждающе засмеялся:— Что ето вы, Тимофеевич? Такой хозяин — и за эдакую грушу десятку! Ай-я-яй. На ней одиннадцать пудов груш было. А почем нынче бэры на базаре? Вы не покупали? У вас своя выросла? А кто вам прививку сделал?Качанок толкнул Ивана в бок, прошептал:— Вот торгаш! Вот хапуга!Копыток не слыхал крика Астаповича, а шепот Качанка услышал и тут же огрызнулся:— Я свое хапаю, Яшка. Не чужое. У профсоюза не прошу,—секанул образованный дед, как говорится, по глазам.Качанок не любил, когда его, как молокососа, называли Яшкой, да и вообще посчитал, что языкастого деда лучше не трогать, будь он неладен с его грушами, а то пойдет трепаться по всему селу. Тактика Качанка заключалась в задабривании людей. На Ивана за партсобрание он дулся недолго, недели две, а теперь снова набивался в друзья.Оторвавшись от беседы Астаповича с дедом — неинтересно, хитрики Копытка давно известны! —сообщил доверительно, поднимая этим и свой авторитет:— Слушай, рекомендуем тебя на председателя товарищеского суда.— Меня? Почему меня?— А кого же еще? Кто у нас самый честный человек и работник? Ты! Коржов старый, просит освободить, на пенсию идет.— Кто ето рекомендует?— Партком. По моему предложению.— Ты же не член парткома.Качанок передернулся, на лице выступили фиолетовые пятна.— Я председатель профкома. Я из тебя деятеля делаю, а ты ломаешься, как девчонка.— Напрасно стараешься. Не дорасту я до председателя Верховного Суда.— А до чего ты хочешь дорасти — до министра транспорта?— Вот это как раз по мне.Астапович одним ухом ловил их тихий разговор и усмехался, будто слушая Копытка, а на самом деле — их. Когда наконец простился со стариком, напомнив, что у него полная приемная людей, и пообещав поговорить в другой раз (а Копытку только это и нужно было — не так груша или участок, как разговор с директором), сразу шутливо спросил:— Ну, кто кого положил на лопатки?— Положишь такого козла! —с обиженным видом сказал Качанок.—Я вам давно говорил: в наше время зазнаются не начальники — рабочие.