Александр Петрович вынужден был признаться, что не слышал про сборы у Шишки старых баб на моленья.Инструктор подпустил шпильку:«Смотри, как бы не получилось, что он занялся идеологией лучше, чем мы с тобой».У Забавского было свое, возможно ошибочное, отношение к теме, называвшейся антирелигиозной. Он не признавал ее ни в литературе, ни в пропаганде, считал, что писать и говорить на эту тему — напрасно тратить бумагу и время. Сама революция, советский образ жизни, НТР делают людей атеистами, уже сделали добрых процентов девяносто, не меньше, через одно-два поколения человек, верующий в бога, будет музейной редкостью. Точно знал, что на антирелигиозные лекции верующие не ходят, книг, журналов об этом не читают. Да и пишут на подобную тему не лучшие писатели, журналисты. Как-то знакомый молодой драматург, пишущий антирелигиозные пьески, честно признался за рюмкой, что не только не читал Библии, но даже не видел ее, и очень удивился, услышав от маститого поэта, книголюба, что у него несколько изданий Библии, на трех языках, одно XVII столетия.Но отдел пропаганды требовал и антирелигиозной работы, и Александр Петрович был вынужден проводить ее. Инструктор ударил его, как говорится, по глазам сообщением, что Шишка открыл молитвенный дом, а он, секретарь, даже не знает об этом. Поэтому Забавский посчитал своей служебной обязанностью поговорить с Шишковичем, предупредить его, что если он станет вести религиозную пропаганду, втягивать молодежь, детей...Разговор был короткий. Шишка отвечал цитатами из Библии. Одну Александр Петрович запомнил: «Многие говорят душе моей: «Нет ему спасенья в боге». Но ты господи, щит передо мной, слава моя, и ты возносишь голову мою».Уважая чувства верующих, Забавский не стал не только высмеивать библейские высказывания Шишки, но и оспаривать их. Ему нравилась ритмичность словесных инверсий, подумалось, что неплохие поэты сочиняли Библию, попробовал перевести то, что запомнилось, на белорусский язык и убедился, что делать это нелегко, во всяком случае человеку, не писавшему стихов. Других мыслей после разговора с Шишкой у него не появилось. Победила все та же убежденность, что пять старушек, собирающихся на молитвы, никакой погоды в таком атеистическом коллективе не сделают. Больше беспокоило другое: неплохие работники, в принципе передовые по своим взглядам, давно уже не верящие ни в бога ни в черта, слишком много пьют. Вот сюда он направлял все свое секретарское внимание. Но над его антиалкогольной активностью насмехаются не только заядлые пьянчужки, но и те, кто не пьет или, как говорят, пьет по-человечески — изредка, в праздники; даже некоторые женщины насмехаются, не весьма цензурную частушку сочинили, он слышал, как ее пели доярки.Выступление Батрака на партсобрании было для Александра Петровича как гром с ясного неба. Он слушал Ивана и краснел, думал, что никудышный он секретарь, хотя его и хвалил Астапович.Выходит, и Астапович, знавший, казалось, все и понимавший каждого человека, не смог заглянуть в душу лучшего механизатора, отгородился техническими и экономическими идеями и слишком уж доверил им, молодым, работу с людьми. Хотел отвести свою кандидатуру и, наверное, отвел бы, если бы... если бы не Валя. Но еще больше его удивило, что, оказывается, и Валя не знала про переживания отца. Забавский представил, что творится в душе Ивана. Остаться равнодушным он не мог по многим причинам и просто от своего неспокойного характера. Начал расспрашивать людей о прошлом — и оказался в мире войны. Почти исчезли из дневника Астапович, Кузя, Качанок. Его заселили новые люди, многих из них давно уже нет, и помнят их только старики, и совсем другие события, от которых стынет кровь.