— Ты куда сегодня?— Повезем бычков на мясокомбинат. Нужно еще будет пристроить к кузову решетку. Астапович обещал введем комплекс — будут специальные машины.Ивана смутил необычайно пристальный взгляд жены— Почему ты не ешь?— Я после. Ты на меня не смотри. Сам почему не ешь? На этом комбинате опять до вечера в очереди простоите.— Там у них хорошая столовка. Суп с требухой — шесть копеек всего. Один из Нивок с полевым термосом приехал, набрал етого супа на всю родню. А простоять можем. Штурмуем план. Качанок, когда толкачом ездил, без очереди сдавал. И все в высшую категорию гнал. Теперь не ездит. Обиделся. Все, говорит, святые, а Яшка грешный, потому как ради вас, чертей, старался. А теперь, говорит, по закону буду жить. Только получите вы от етого закона —во! И показал нам кукиш. Хлопцы припомнят ему ету фигу.Ивану хотелось, чтобы Тася посмеялась над Качанковым кукишем, но она осудила его одним словом.— Дурак.— По закону ему трудно жить. Душа у него комбина-торская.Когда Иван оделся и направился к двери, Тася окликнула:— Ваня! — и ступила к нему.Ему показалось, что она хочет поцеловать его. Раньше она нередко целовала его, провожая на работу. Особенно любила делать это при Щербе, тот по-соседски часто заходил, чтобы вместе идти в гараж. Федька с завистью бурчал: «Все не налижешься, ненасытная» Тася весело смеялась. Ивана потом целый день радовал за рулем ее девичий смех.Тася не поцеловала его. Подошла и аккуратно закутала шарфиком, как делала это еще недавно Корнею, когда тот, небрежно набросив шарф, мчался на пруд, н каток.Такая простая забота растрогала Ивана больше, чем поцелуй, чем любые слова, которые Тася могла бы сказать.За ночь снова хорошо подморозило. В воздухе порхали редкие снежинки. Казалось, небо посылало разведчиков: мол, посмотрите, все ли в порядке на земле, можно ли укрыть ее снегом, прислать настоящую зиму. Но в рассветном полумраке разведчики не все еще могли разглядеть.Иван разгоряченным лицом ловил снежинки, радовался им, пока шел по двору на огород. Вышел в сад глянул на голые, оттого поредевшие, как бы разъединенные друг от друга, яблони, сиротливую трушу у соседского забора и, словно испуганный чем-то непонятным, остановился. Постоял в глубокой задумчивости. Вернулся назад во двор. На минуту задержался и тут. Затем вышел на улицу и быстро зашагал к конторе совхоза.Совхозные молодые спецы, критиканы и скептики, уважая Астаповича, признавая авторитет директора, не упускали случая посплетничать на его счет: старикана, мол, легче найти в Гомеле или в Минске, иногда, правда, еще можно поймать на строительстве комплекса, чем застать в кабинете совхозной конторы. Федор Тимофеевич знал об этом и без обиды посмеивался: пусть молодые убеждают себя, что они и без него способны руководить хозяйством. От такого убеждения умные и талантливые приобретут настоящую самостоятельность, а бестолковые, карьеристы, выскочки быстрее раскроются перед рабочими. Между тем рабочие, добранцы, так не считали, поскольку директора своего, когда нужно было, всегда находили. Двадцать лет существовал почти нерушимый порядок: с семи до восьми утра, до начала рабочего дня, Астапович принимал только по личным делам, а потом уже начинались производственные совещания, летучки, пятиминутки, которые в последние годы он передоверил помощникам.