А в ту бессонную ночь вдруг стукнула в голову другая мысль: а не потому ли Иван душевно отдаляется от нее, что она не смогла жить тем же, чем живет он, не переживала так же возвращение Шишки? После рассказа Ивана она, конечно, возненавидела полицая, кипела гневом. Когда недавно Шишка пришел к ним на врачебный пункт и Римма Сергеевна вскрыла ему фурункул на плече и позвала ее, Таисию, чтобы та забинтовала, она, увидев полицая, просто затряслась вся, выскочила из кабинета и больше не вернулась. Врач потом сделала ей замечание. Она ответила не просто с волнением — со страхом: «Римма Сергеевна! Не заставляйте меня лечить этого человека! Не заставляйте!». Липская, как каждый сельский врач, все знала, всю историю села, все взаимоотношения людей, по-человечески поняла свою помощницу и строго не укоряла, однако как врач не согласилась, что она, Тася, имеет право кому-то не оказать помощи: «Наша профессия, дорогая Таисия Михайловна, обязывает лечить каждого человека кто бы он ни был. Наши коллеги на войне делали сложнейшие операции пленным немцам, фашистам».Да, Таисия Михайловна ненавидела бывшего полицая, но думать все время о нем она не могла. Во-первых считала, что в этом нет нужды: подумаешь, Шишка! Плюнуть на него, и пусть подыхает сам, старая падаль! Во-вторых, слишком много было у нее других дел, наполнявших жизнь радостью, чтобы сушить душу мыслями о каком-то гаде.Александр Петрович Забавский тоже не спал в ту ночь. Но не от бессонницы. Он вообще не ложился. Работал, писал. Писал он почти каждый вечер, но обычно не так поздно. Свою новую книгу он решил сделать в форме дневника секретаря партийной организации совхоза. Форма не новая, но Забавского захватила. Преимущество дневника перед документальной повестью, уже написанной им, заключалось в том, что не нужно никуда ехать изучать жизнь, знакомиться с людьми, с их делами и потом сочинять какой-то сюжет, диалоги, поскольку записать их во время коротких встреч с людьми невозможно. Зафиксировать же события одного дня, беседы с разными людьми, свои наблюдения и раздумья над фактами производственной деятельности проще и, казалось ему, интереснее — ему интересно писать и читателю, не сомневался, будет интереснее читать такой непосредственный честный документ. Разумеется, не все ляжет в книгу, отбор материала необходим и при дневниковой форме, нужно будет хорошо провеять, чтобы отлетела мякина, а под рукой осталась горка золотого зерна. Дневник ценен еще и тем, что вынуждает автора внимательнее присматриваться к жизни, к людям, слушать их с большим интересом, чем обычно, запоминать прочнее, имея в виду, что вечером многое из того, что произошло за день, должно быть записано. Правда, это его ценное внимание немного и мешает: рабочие, сельские интеллигенты, конечно, догадываются, что он ведет записи, и относятся к нему с некоторой настороженностью, особенно в начальный период его деятельности стара-дись хитро обходить в беседах «острые углы», и ему приходилось прилагать значительные усилия, чтобы разговорить людей, втянуть в спор. Наиболее умело избегали таких разговоров механизаторы, все сбивали на шуточки, хитрецы, разве только один Щерба мог высказаться открыто, хотя при этом и кривлялся, притворялся пьяненьким, а пьяному, мол, море по колено. Женщины были щедрее на слова, видимо не думали о том, что могут попасть в книжку, их мало занимали мысли о славе. Об этом скорее заботились агрономы, инженеры, конторские работники, почти все они сначала набивались к нему в друзья, а потом некоторые разочаровались, возможно потеряли надежду стать героями книги,—и, сохраняя внешнее дружелюбие, не всегда содействуют, помогают в работе, иногда он чувствует если не колья, то палки в колесах своей «машины», даже и не палки, а камешки под колпаком колеса: вреда не делают, а пугают, вынуждают остановиться и посмотреть, что же там тарахтит. Тонкое сравнение пришло при воспоминании о своем бывшем начальнике — заведующем отделом газеты, который приобрел «Москвич» и над которым они, молодые, подшутили: подложили под колпак камешки. Машина стоит — тихо, стронется с места — грохот. Они наблюдали из окна, как тот искал «посторонний шум», и хохотали.