— Ето ты стараешься для той заразы, что меня везде критикует? Вот еще одна пила! Жаль, не я везу, я б ей привез дров, заговела бы она с ними! Плакали б ее дрова синими слезами.«Зараза» — Ольга Даниленко, дочь партизана, лучшая рабочая, одна из тех женщин, что не проходят мимо любых беспорядков и никому не дают поблажки. Сам Астапович ее побаивался. Но какая хозяйка не хочет Дров, с которыми не знала б горя? Ольга сама попросила Ивана: «Корнеевич, постарайся привезти не гнилья и не сырья».Иван старался, как мог.Замер дров, да еще при такой работе, когда не успевали сложить шурку, как сразу грузили в кузов, велся на глазок, к тому же лесотехник целиком доверял своим, совхозным, это не какие-нибудь горожане, которые по-человечески и украсть не умеют. Добранцев, захоти они украсть, все равно не устережешь, хоть выставь всю лесную охрану. Но украдут они так, что своего лесника, техника или лесничего никогда не подведут; в этом деле существует вековая традиция — люди жили лесом, потому кража его странным образом сочеталась с любовью к лесу, с бережливостью к его дарам: ни один добранец, даже самый заядлый порубщик, не принесет того вреда, который может совершить иной горожанин из-за пустой забавы, своей безалаберности.Иван нагрузил березовых кругляков, как говорят, не жалея рессор.По лесной дороге с выбоинами и корнями ехал тихо—все же щадил рессоры и всю ходовую часть; машина как человек: не перегружай ее, не дергай — и будет она служить долго и надежно.Любил он петь в кругу друзей, дома вместе с Валей. Но больше всего пел за рулем, один. С песней короче дорога, не клонит ко сну. Знал много народных песен, русских, белорусских, украинских. Всегда просил Валю привезти новые песни, услышанные по радио, по телевидению. Но последние месяцы было не до пения. На гулянья он не ходил, а сон... не только в кабине днем, но и ночью в постели не приходил — гнали его, как злые стражники, черные мысли.А тут вдруг поймал себя на том, что поет тихую, ласковую песню:Зайшло сонца за аконца. За зялёны сад. Цалуюцца, мілуюцца, А хто каму рад...И радостно ему стало оттого, что захотелось петь, и до умиления было радостно за ту Ганулечку, что «как розовый цвет», и за требование матери: если парень хо» чет ее взять, то чтоб на целый век.Из большого леса выехал в молодой сосняк, посаженный лет семнадцать назад при его участии — он делал на тракторе борозды. Сосняк этот словно опровергал утверждение, что лес растет медленно: тут, на бывших песках, которые Астапович, придя в совхоз, постарался списать и передать лесничеству, лес рос удивительно быстро, как растут чужие дети. Но сосны еще не вышли корнями на дорогу, и была она, подмерзшая, припорошенная снежком, ровная, как асфальт.Иван дал машине волю; послушная, точно живое существо, она, казалось, улавливала его мысли и желания разгонялась или, наоборот, замедляла ход до того, как он нажимал на педаль акселератора или на тормоз. Блеснула впереди лужица с раздавленным ледком, Иван вроде бы и не пошевелил ни одним мускулом, не сбил ритма песни, а машина осторожно, будто девушка на каблучках по мосточку, прошла по лужице и сразу же, весело фыркнув, как напившийся конь, рванула вперед с прежней скоростью.Расступился сосняк, ударил в ветровое стекло свет широкого неба — машина вышла в поле. Их, добранское, поле; длинный треугольник, сжатый лесом; когда-то самая бедная земля, потому и хотел ее Астапович списать всю, но не позволили, и земля щедро отплачивает теперь; хорошо унавоженная, обработанная, не боится под охраной леса ни украинских суховеев, ни полесских ливней.