Он знает: кроме холода, есть еще одна смертельная опасность — она идет туда, где над снежными сугробами виднеются вершины обгорелых тополей, где сгорела их изба и где, он это точно знает, ее ждут палачи, ожидают Лапай и Шишка. Ему нужно быстрее догнать ее! Пока не поздно! Быстрее! Быстрее! Он лихорадочно переключает скорости, изо всей силы нажимает на педаль газа... Ветер свищет, страшно ревет мотор. Колеса крутятся, даже звенят, но они увязли в сухом, как пустынный песок, снегу, и машина буксует на месте, она вместе со снегом ползет назад, потому что ветер с бешеной силой бьет в ветровое стекло, врывается в кабину, засыпает снегом щиток приборов.Иван зовет сестру:«Аня! Анечка! Сестричка моя! Не ходи туда! Не ходи! Люди! Где вы? Остановите ее! Остановите!»От бессилия, от отчаяния он плачет. Нет, на машине не догнать ее! Он выскакивает из кабины и бежит вслед за девочкой. Но ноги его скользят на одном месте, а ветер относит голос назад. Маленькая фигурка впереди исчезает, и он холодеет от ужаса, что навсегда утратит сестру. Он вдруг догадывается, что бежать ему мешают валенки. Он сбрасывает их и с удивлением чувствует, что снег не холодный — горячий. Радуется, что теперь может бежать, и снова видит перед собой фигурку сестры.«Анечка! Подожди меня!»Девочка оглянулась, остановилась. Наверное, услышала. О, какое счастье! Но ему все жарче, он задыхается, он весь облит потом, опять ноги скользят по склону сугроба, и он сползает назад, под откос, опять перестает видеть сестру. Догадывается: это потому, что на нем тяжелый кожух. Сбрасывает его. И тогда ветер становится сообщником, подхватывает его, и он, невесомый, летит, не касаясь ногами горячего снега, ветер студит ноги. Он Догоняет сестру, хватает ее на руки и ужасается оттого, что она мертво-холодная, как ледяшка. Прижимает ее к груди, хочет прикрыть пиджаком, но на нем нет пид^а. ка, он не помнит, где и когда сбросил его, на нем одца белая нижняя рубашка. Он рвет рубашку с себя, чтобы завернуть сестричку. «Анечка! Ты замерзла? Куда же ты идешь! Нельзя туда идти!»Ему отвечает незнакомый недетский голос: «Я не Анечка, я твоя сестра, что не родилась. Меня сожгли...»Он с ужасом видит, что в руках у него не живой ребенок, а головешка, какие остаются на пожарище; головешка рассыпается на угольки, угольки падают в снег, и снег чернеет и... тает... Плывет густая черная вода.....Иван закричал и проснулся. Не сразу сообразил, где он, что с ним, пока не услышал Тасин голос, не ощутил ее такую знакомую руку на своем лбу...— Ваня! Что с тобой? Что тебе приснилось? Ты так кричал. И весь мокрый. Ты болен.Он не ответил. Тяжело дышал. Немного успокоившись, сказал:— Ты знаешь... я думаю., мне стало бы легче, если бы я убил его.Тася вскочила с постели, распущенные волосы от резкого движения упали ей на лицо, вцепилась пальцами в плечи мужу, смяла сорочку, даже оторвала его от подушки:— О чем ты говоришь? О чем ты думаешь, дуралей! Выбрось из головы! Ты хочешь загубить себя... нас... нашу жизнь из-за какого-то гада! Да пусть он сдохнет, собака!— Такие не сдыхают.— Не думай об этом, Ванечка! Выбрось из головы, прошу тебя...Тася заплакала.Ивану стало трудно дышать. Как только что было во сне...Завтракал он молча и нехотя, ковыряя вилкой жареную картошку, лишь, будто с похмелья, жадно выпил залпом большую кружку густой простокваши.Тася, подав мужу завтрак, села напротив и не ела совсем, хотя тарелку перед собой поставила. По-женски, по-старушечьи подперла рукой щеку и влюбленно смотрела на Ивана, будто хотела насмотреться перед долгой разлукой. О ночном разговоре ни он, ни она не упоминали, боялись затронуть эту больную тему. Только в начале завтрака, садясь за стол, она спросила: