Не хотелось говорить ей, что ссоры бывают разные. У него есть старший брат и старшая сестра. И теперь с матерью живет невестка, какое-то время жил зять, тракторист, пока строил свой дом. Жили тогда бедно, тяжело. Отец, инвалид войны, тоже нелегким человеком был. Мог иногда цыкнуть на детей. Но никого он так не оскорблял, как оскорбил его бухгалтер. Об оскорблении и своем отношении к тестю он не стал говорить Эльвире, сказал только одно: «Не нужно, Вира, больше я в тот дом не вернусь».Сказал мягко, почти деликатно, но так, что она замолчала и послушно пошла за ним в комнату друга. Это была маленькая комнатка в общей трехкомнатной квартире, по-холостяцки грязная, по существу никак не обставленная: железная, как в больнице, кровать, неуклюжий конторский стол, единственный шаткий стул. Постельное белье не менялось, наверно, месяц.Эльвира боялась сесть на эту кровать, брезгливо дотрагивалась до каждой вещи.Алесь начал уборку. Тогда она исчезла и немного погодя явилась с новыми простынями и наволочками — купила в соседнем магазине. Вдобавок их неприветливо и подозрительно встретила соседка. Алесь будто шутя показал ей паспорт для подтверждения, что они муж и жена. Соседка смутилась и подобрела, а Эльвира оскорбилась и возненавидела ее, биотоки этой ненависти, наверное, сразу дошли до той, и они смотрели друг на друга волчицами.Алесь ожидал, что на следующий день Эльвира привезет хотя бы постель — подушку, одеяло. Не привезла. А потом редактор послал его в командировку. Вернувшись, он не нашел Эльвиры в комнате друга. Назавтра они вели переговоры в Ботаническом саду. С неожиданной злой решительностью Эльвира заявила, что в собачью конуру, найденную им, она больше ни за что не пойдет, что у нее есть свой дом, если он любит ее, он должен вернуться в этот дом. «Отец согласен проси у тебя прощения... если ты хочешь!»«Нет, я не хочу, Вира, не хочу. Я перестану уважать себя, если приму его извинение и вернусь в его дом, я знаю, что это кончится еще большим унижением». Словом, переговоры были долгими, тяжелыми и. безрезультатными.Потом они встретились днем, хорошо, без взаимных упреков; изредка выезжали в лес, хотя он видел, что эта как бы краденая любовь Эльвиру оскорбляет, да и самому ему было не очень приятно. Близость не давала прежней радости. Такая жизнь, как ржавчина, разъедала чувства.А потом в партбюро редакции пришла анонимка: молодой журналист Забавский издевается над женой, бросил ее, не хочет с ней жить. Заведующий отделом Бо-гатько ухватился за анонимку обеими руками. Пришлось Алесю перед посторонними людьми, большинство из которых не знало Эльвиру, давать объяснения о своих взаимоотношениях с женой, с тестем. Конечно, сказать о своем подозрении, что Антон Антонович запускает руку в холодильник, он не мог — не проверено, не доказано, мало ли что тот в запальчивости мог крикнуть. Поэтому уход его из дома тестя мало кому показался убедительным. Решение было, как в большинстве таких историй: обязать члена партии Забавского наладить свои отношения с женой, просить главного редактора ходатайствовать перед исполкомом о выделении молодой семье однокомнатной квартиры. Ходатайств таких избыток, да вот квартир не хватает.Пока не видел анонимки, Алесь был уверен, что сочинили ее или Антон Антонович, или Алла. А увидел — усомнился в их авторстве: они так написать не могли, так написать могла только Эльвира, она была не только виртуозной машинисткой, но и хорошим стилистом.